Лилия Шевцова о «конце российского самодержавия»

Лилия Шевцова рассказала о незримых процессах, свидетельствующих о скором и неизбежном крахе того, что можно было бы называть персоналистской системой власти в России. Речь идет о структуре, уходящей корнями в Российскую империю, чье угасающее наследние явлено в образе путинской администрации.  

Диагноз

Прежде, чем размышлять о путях реформирования российской политической системы, нужен диагноз того состояния, из которого нам придется рано или поздно выходить. Без этого не будет понятно, как нам себя лечить: медикаментозно или через всеобъемлющую хирургическую операцию.

Глядя сейчас на российскую систему, мы можем обнаружить все признаки ее упадка. Она не может справиться с внешними и внутренними вызовами. Она не в состоянии гарантировать нам не только процесс развития — об этом мы уже давно забыли, — но и с трудом пытается сохранять статус-кво. Под политической поверхностью происходят тектонические сдвиги — нечто, что трудно уловить, а на поверхность выскакивают только протуберанцы, как, например, недавний марш кубанских фермеров на Москву и голодовка шахтеров. Да, это провинция, а Москва пока спокойна. Но сам факт, что Кремль перешел к военно-патриотической мобилизации и сбросил Россию в парадигму войны — известный способ отвлечения внимания от социально-экономических проблем — свидетельствует о том, что власть понимает, насколько ситуация неустойчива.

Можно сделать вывод, что российская система себя исчерпала. И в то же время наивно было бы ожидать — как это делают многие мои коллеги — внезапного ее обвала и потрясений уже в ближайшее будущем. Она еще сохраняет потенциал выживания за счет мимикрии, манипуляций, обмана, фейковых вызовов, шантажа — короче говоря, за счет развитых политтехнологий. Парадокс: российское самодержавие пытается зацементировать XVI век посредством технологий XXI века — и ему это удается. Между тем, упадок системы начался сразу после смерти Сталина, и все советские генсеки, политические лидеры и президенты с отчаянием пытались сохранить контроль за уже загнивающим глиняным колоссом.

Удивительным и совершенно фантасмагорическим показателем нежизнеспособности этой системы стал 1991-й год, который в принципе завершил целую историю в мировом развитии. Значение событий этого года мы до сих пор недооцениваем. Колосс рассыпался в мирное время, не имея никаких реальных внутренних и внешних угроз. Он разрушился сам собой, чего не случалось ни с одной цивилизацией. Это стало признаком того, что время российского самодержавия уже заканчивается.

1991: Воспроизводство самодержавия

Необходимо упомянуть несколько дат, которые говорят о том, что нам в России и за ее пределами придется проводить серьезную работу по демифологизации прошедших 25 лет. Оказалось, что в 1991-м году случилась не либеральная революция. Тогда система лишь воспроизвела себя за счет отказа от устаревшего механизма. Придя к власти, Ельцин начал восстанавливать вертикаль управления. Другого способа осуществления власти он не знал. Либералы-технократы, которых он призвал создать рынок, сделали это, но это был номенклатурно-олигархический рынок, который стал основой для обновления персоналистской власти. Приватизация при отсутствии государственных институтов и принципа верховенства права не могли привести ни к чему другому.

Петр Авен, член гайдаровской команды, еще в 1991-м году произвел уничтожающий анализ того, что они сделали, назвав свое правительство "безответственными упрощенцами". Он пишет: "Кулуарное распределение наиболее привлекательных кусков государственной собственности — издевательство над либерализмом. Мы должны пройти через покаяние. Мы должны сказать всему миру, что либерализм не был либерализмом. Мы делали не либеральные реформы, и мы — не либералы". Отчаянное и честное признание.

В 1993-м году номенклатурно-олигархический капитализм был дополнен возвратом к конституционной основе самодержавия. Ельцин в 1993-м году правил Конституцию и после расстрела парламента смог добиться ее одобрения. Это была Конституция нового царства — нового самодержавия, поскольку в соответствии ней российский президент имеет больше полномочий, чем когда-либо имел любой генсек либо русский царь. Автомат Калашникова, как по анекдоту, был создан вновь, и свобода прессы того времени не должна отвлекать от сущности тогдашней системы, которая была заново отстроена Борисом Ельциным.

В 1996-м году президентом России избрали полностью неадекватного и больного человека. Это были уже нечестные выборы, которые оправдывались реформаторской командой борьбой с коммунизмом. Все нынешние выборные нарушения ведут свое родство с выборами двадцатилетней давности.

В 1999-м году власть передали Владимиру Путину — силовику, который в понимании ельцинской команды должен был защитить систему. Сам способ и факт передачи власти представителю КГБ уже давала понять то, какую траекторию ельцинская команда закладывала для России. Выскочить из этой траектории было невозможно, поэтому все наши нападки на Путина как на архитектора режима некорректны. Он был лишь стабилизатором системы, которую создал Ельцин вместе с системными либералами.

Путин работал уже в рамках заданной логики самодержавия, но он выбрал, что любопытно, новую модель режима — так называемую триаду, которая опирается на соединение власти спецслужб, собственности и репрессивного ресурса в одних руках. Такого режима в рамках русской системы никогда не было. В ее традициях репрессивный аппарат все-таки всегда контролировался гражданской, а не спецслужбистской структурой. Новая триада могла эволюционировать лишь в одном направлении — в сторону еще большей концентрации власти и возвращения имперскости, без которой самодержавие не может существовать.

2011: Адаптанты победили революционеров

Была ли зима 2011-го года моментом истины? Нет. Тогда российские граждане вышли не за демонтаж системы, а за ее улучшение, в большинстве своем потребовав честных выборов и независимого суда, но не отказа от персоналистской системы власти. Помню, как я спорила в "Новой газете" с явлением так называемой "собчаковщины" — по имени представительницы адаптантов, которые вышли в 2011-2012 годах на сцену и пытались руководить и координационным советом оппозиции, и российскими митингами, требуя с подиума реформировать суд в то время, когда нужно было отказываться от самодержавия. Именно они способствовали тому, что митинговая активность ушла в свисток. Адаптанты победили революционеров. Хотя есть и позитивный момент: уже тогда, пусть и стихийно, зазвучал лозунг с требованием реформировать Конституцию — лозунг настоящей трансформации.

Фрэнсис Фукуяма выдвигает один из критериев, свидетельствующих об упадке российской политической системы. Это неопатримониализм: старая элита пытается передать репрессивный ресурс своим детям. Наличие этого явления означает переход системы из стадии загнивания к стадии агонии.

В истории мировых цивилизаций не было случаев, когда в государстве на стадии упадка правящая элита, контролируя все ресурсы, вдруг совершала харакири и открывала возможность для самоуничтожения. Поэтому в России не исключен такой вариант: смена режима Путина если и произойдет, то лишь во имя самосохранения самой системы — через кадровые перестановки, либо путем договоренностей, либо через приход к власти фейкового лидера. В своей значительной части элита и большая часть общества все еще надеются на персонализацию власти как способ ее осуществления.

Однако для реальных изменений необходимо соединение, по крайней мере, трех факторов: давление "улицы", возникновение мощной оппозиции и раскол элиты с выделением из нее реформаторского крыла. Сейчас у нас есть вопросы, имеется ли реформаторские крыло внутри власти и может ли оно там появиться. Где оппозиция — тоже трудно сказать. Очевидно, что все зависит от экономического фактора, который должен привести к появлению уличного протеста.

Многое зависит от состояния общества. По последним опросам, россияне находятся в состоянии летаргии: согласно "Леваде", только одиннадцать процентов готовы поддержать общественный протест. Возможно, лишь семь процентов будут реально участвовать в нем. Скорее всего, трудно ожидать массовую волну восстаний — даже в условиях кризиса. Более вероятны очаговые, точечные выступления, которые вряд ли поколеблют систему, даже в ситуации упадка.

Но одновременно можно поспорить с людьми вроде Ридчарда Пайпса, который постоянно повторяет то, что твердит и российская элита: мол, русские не готовы выйти из системы самодержавия и жить в демократическом обществе, отказавшись от привычки существовать под жестким давлением государства. А, между прочим, социология говорит о других вещах. В начале двухтысячных годов были проведены исследования, результаты которых, возможно, до сих пор адекватны. Согласно им, только семь процентов российских респондентов поддерживали самодержавие, а тридцать семь выступали за модернистский проект. При этом опросы Левады трехмесячной давности показывают: сорок семь процентов россиян считают, что они имеют право защищать свои права, даже если это противоречит интересам государства — удивительный результат при этом жестком давлении со стороны правительства, крымнашизме, безудержной пропаганде и промывании мозгов. В то же время есть около пятидесяти процентов "болота", но и они готовы принять модернистский проект в случае, если он будет им предложен.

Этим, кстати, мы отличаемся от украинцев: они готовы положить жизни за модернистские ценности и проевропейскую ориентацию, а россияне ждут, когда эта ориентация, свобода и права будут им предложены. В то же время, несмотря на антизападный наркотик, который вкалывается россиянам, на прошлой неделе шестьдесят процентов выступили за то, чтобы нормализовать отношения с Западом. Только шесть процентов готовы жертвовать своим достатком ради Крыма. Это совершенно антикрынашистская потребительская психология. Пятьдесят четыре процента выступают за нормализацию отношений с Украиной — и это при том, что в целом они поддерживают антиукраинскую позицию Кремля. Налицо когнитивный диссонанс. Но сам факт того, что он присутствует, говорит о том, что люди пытаются размышлять и выражают несогласие с тем, что происходит. Просто у них нет альтернативной концепции.

2016: Кризис легитимности власти

Существует две модели выборов. Одна модель — либерально-демократическая — предполагает определенность правил и неопределенность результатов. Другая модель предполагает неопределенность правил и гарантированность результатов. Россия существует в рамках второй модели. В этом смысле выборы 2016 года — самые скучные за многие годы. Власть воспринимает их как тест для общества на предмет его готовности подчиняться в новых условиях, а также пытается использовать их как полигон для подготовки к президентским выборам 2018 года. Кремль не хочет никаких протестов и минимизирует риски. По телевидению уже идут кастрированные дебаты, но видна установка власти на низкую явку.

Тем не менее, выборы — даже кастрированные — это всегда фактор легитимации власти, однако сейчас они утратили эту функцию. Даже бюджетная масса, вынужденная подчиняться власти, уже не поддерживает эту власть. Эти люди не рассматривают выборы как подтверждение их поддержки власти. Для них это лишь ритуал. В ситуации, когда выборы утратили свою легитимизирующую функцию, власть теряет один из поплавков для самосохранения. Воспроизводство системы перестало удовлетворять общество и даже часть элит.

Выборы 2016-го и 2018-го годов, по сути, завершают прежний этап в развитии России и открывают новый. Сущность его пока не ясна, но понятно одно: уйдут старые функционеры. Для Путина это будет последний период, когда он сможет пребывать в Кремле конституционно. Далее ему придется либо сохранить власть пожизненно, либо уйти. Это будет уже время поисков для элиты, которая разделяет недовольство общества и заинтересована в самосохранении. В 2018-м году Путин станет хромой уткой, перед которой 2024-й год — год неизбежного ухода — будет постоянно висеть дамокловым мечом.

Поэтому можно предположить, что потеря системой ресурса выживания и легитимации в условиях кризиса газо-нефтяной модели, которая не может ответить на новые вызовы — такие, как ухудшение социально-экономического состояния — означает, что Россия вступает в новый этап, который, несомненно, будет турбулентным. К сожалению, турбулентность России будет влиять и на стабильность государств, находящихся в окружении нее.

Лилия Шевцова

Виктор Шендерович  Видимо, стоит еще раз уточнить свою позицию по выборам.

Я не пойду голосовать не потому что мне противен N. из Яблока или M. из Парнаса, а потому, что по-прежнему считаю, что предрешенные результаты этих "выборов" больше послужат укреплению (легитимизации) власти, чем ее расшатыванию в результате того, что на Охотном ряду появится несколько приличных людей.

Несколько приличных людей не смогут остановить "бешеный принтер", а Путин и Ко, подпитанные новой легитимностью (взамен фактически утерянной в 2011 году), устроят нам уже в октябре новый сеанс ада. А вся энергия сопротивления выплеснется к тому времени в предвыборной кампании...
Поэтому, при всей симпатии к Шлосбергу, Гудкову, Зубову, Вишневскому Кара-Мурзе, Галяминой и еще нескольким людям из "Парнаса" и "Яблока", - я просто не могу призывать к участию в этом сценарии.

И (еще раз, по следам провокативного вопроса Оли Журавлевой на Эхе) - я абсолютно не считаю себя нравственнее тех, кто пойдет голосовать.
Это просто другой анализ позиции на доске.