О войне, как средстве продления агонии гниющей системы

Июнь. Командировка в 41-й

Быковский «Июнь», хорошо оплодотворенный интригой еще до выхода, поначалу разочаровал настолько, что несколько раз в раздражении хотелось бросить. И только глубокое почтение к таланту автора диктовало, требовало дочитать до конца, внушало близкое к уверенности подозрение, что замысел и качество раскроются впереди. Так оно и оказалось.

Лишь на середине текста выяснилось, что вещь (определить ее жанр сложновато) эта состоит, как матрешка, из трех убывающих в размерах частей, весьма условно взаимосвязанных. Да и написаны они в разной стилистике и жанре. В частности, третья более всего смахивает на новеллу. И лишь, приступив ко второй части, первое впечатление стало стремительно меняться, с лихвой подтвердив, что Быков – не прост. И даже сорваться в обычную неудачу не позволит себе.

О чем «Июнь» - можно бесконечено фантазировать и спорить. Это видно уже по разливу критики, которая затопила интернет. Но если очень обще и формально, то это попытка рефлексии бытия трех интеллигентов – двадцатилетнего студента Миши, тридцатисемилетнего журналиста Бори и повернутого на сверхидее пятидесятилетнего литератора-экспериментатор Крастышевского в самом предвкушении войны. Три возраста Окини Сан – три персонажа, заброшенные в 40-41-е. При этом темы рефлексий разнообразные – от ощущение собственного социального статуса до любовно-эротических переживаний. Но главной, навязчивой и общей является ожидание, а в определенные моменты, можно сказать, накликивание Армагедона – страшного и одновременно – очистительного.

Критики, видимо, не без подсказки самого Димы, буквально в каждом персонаже – не говоря уже о главных героях, обнаружили прототипов. Миша – поэт Давид Самойлов, Боря – муж Ариадны Эфрон Самуил Гуревич, а Крастышевского- сценарист, драматург и историк Сигизмунд Кржыжановский. Ну, а люди близкого круга, которых предает Борис – якобы семейство  «возвращенки» Марины Цветаевой.  Все это, возможно, так, но не склонность Быкова к зашифровкам и азарт расшифровки, все же, изюм этой работы. Не думаю, что такого рода тяга к излишней сложности, слоистости – интересна, да и вообще доступна для основной массы читателей. Для них все же «Июнь» содержателен, прежде всего, политическими и историческими параллелями и аллюзиями. 

Думаю, что ключ композиции произведения – в стремлении передать ощущение беды, вселенской катастрофы, постепенно нагнетая  атмосферу. Для этого автор помещает своих трех героев как бы в разные состояния среды, условно говоря, рай, чистилище и уже сам ад. Отчего нудной и надуманной показалась первая часть? Оттого, наверное, что Дима взялся изобразить такого героя, кстати, довольно типического, который умудряется ощущать уют, будучи в аду. Не видеть, не замечать кошмаров системы, живя  внутри его. Это тот случай, когда нередко приходится слышать от стариков на вопрос, как тогда жилось, вполне жизнерадостное и даже агрессивное утверждение: Как, как... Нормально жили. Влюблялись, на танцы ходили, строились...

Чтобы объяснить такой образ существования, Быков предлагает единственную правдоподобную версию – как цепочку сплошных удач. Просто Миша – редкий везунчик, которому все сходит, как по взмаху волшебной палочки. Его и из института изгоняют, чтобы вскоре восстановить, и в армию призывают, чтобы только напугать , и болтливые коллеги по театральному кружку не стучат...Эта мистическая полоса так затягивается, что рождает рефлексию, ожидание расплаты. И это состояние тревоги столь сильно, что ожидание войны становится избавлением от неопределенности.

Впрочем, на мой вкус, эта трактовка не избавляет от впечатления вымученности и несоразмерности первой половины книги концепту общего замысла. От ее соцреалистической многословности порой начинает подташнивать. Особенно, когда на десяток страниц описываются страсти в театральном кружке в связи с репетицией пьесы про комсомольскую стройку. Или, когда Дима начинает уподобляться Эдикам Лимонову и Тополю, изображать из себя большого знатока секса, со смаком расписывая его на несколько страниц. Читаешь и спрашиваешь: для чего понадобилось отправлять героя в 1940-41 годы? Чтоб описать историю пустой склоки, обернувшейся довольно безобидной карой? Или размусоливать терзания юного плейбоя в перебежках между двумя женщинами?

Вторая часть хороша уже тем, что вносит ясность, ради какой основной идеи написан «Июнь». Она в общем то нехитрая, достаточно изжеванная, но абсолютно актуальная – о войне, как средстве продления агонии гниющей системы. Войне ради того самого скрепа, который изобрели в качестве узлового термина нынешние кремлевские мудрецы. Именно о пользе глобального кровопускания рассуждают на страницах книги ее герои – главные и третьестепенные. Для одних – это дань расплаты за везение и некий способ определенности (Миша), для других – гибель деградирующей европейской цивилизации с шансом для новой крови (Боря), для третьих – средство консолидации и пробуждения свободы внутри нации и т.д.

Здесь, во второй и третьей частях, Дима дает волю и политическим аллюзиям, сравнивая двадцатые с тридцатыми, как нынче угарные нулевые сравнивают с лихими девяностыми. И позволяет себе поразительные откровения по поводу породы совков – народа, которого вождь усатый и вождь нынешний возвели на пьедестал именно в своей готовности вечно пребывать в состоянии быдла. Народ с короткой памятью, верой только в плохое, с патологической терпимостью и презрением к свободе. Народ, для которого лишь война – спасение, позволяющее "осознать себя главной силой в стремлении раздуваться вширь", отмывать пороки, переводить глупость и жестокость в плакатный героизм.

«В России нельзя быть хорошим человеком, Боря понял это давно, потому что все коллизии, которые продуцировала Россия, были коллизии увечные, выморочные. Вот почему всякий моральный выбор непременно превращал тебя в подлеца».

Венцом этих откровений является заключительный эпизод главы, когда, услышав сообщение ТАСС от 14 июня, он расценивает это как торжество двух мраков – Ивана и Зигфрида, советского и германского духа, которых устраивает растоптанная Европа и миллионы желтых звезд. На это Боря отвечает походом в Парк Горького, чтобы снять белокурую русскую Брунгильду и трахнуть ее, ощущая себя при этом «победителем из всех противостояний и готовым к последнему».

Остается лишь изумиться деликатной «слепоте критиков», отказавшихся хоть как-то комментировать эту часть текста!

Мается войной и экзотический персонаж Крастовский, который, внушив себе, что обладает методом зомбирования людей через скрытые клавиши текстов. При этом он «заговаривает» то против нее, то за. И, уподобясь демону, встречает ночь на 22-е на крыше дома.

Ну, а авторское отношение к «очистительной» роли ее изложено в послесловии. Все просто. Красивая - жертвенная, искупительная, обновительная и т.п. войны бывает лишь в воспаленном воображении закомплексованных интеллектуалов. А жертвами ее становятся обычные, порой хорошие люди. Вроде шофера Лени – единственного архангела в этих мрачных историях. Ему то – насквозь мирному и доброму - она преподносится под последнюю точку «Июня» в образе радиотарелки с голосом Молотова.

Владимир Скрипов