Как можно считать потомками победителей тех, кто на самом деле являются потомками выживших?

На одном русскоязычном сайте, который повышает психологическую значимость мужчин в отношениях с женщинами (примерно то, что делает Алекс Лесли со своими клиентами), меня остановила фраза: вы должны помнить, что вы дети победителей. Вы должны вести себя как победители, в физиологическом и психологическом отношении.

Опускаю здесь весь объем личных травм, которые получили мужчины, когда попробовали применить совет в реальности (существует большая критика в отношении гештальт-методов такого рода). Меня заинтересовало в этой формулировке вот что. Как можно считать потомками победителей тех, кто на самом деле являются потомками выживших? Как мы помним, так называют евреев, прошедших нацистские лагеря. Часто это слово пишут с прописной буквы.

Я думаю о высокой цене выживания в советском мире за всю его историю. Ее описал Варлам Шаламов в лагерном варианте с такой документальной силой, что по его текстам занимаются серьезные теоретики психотравмы, в том числе в личной терапии. Но я вспоминаю и других. Тех, кто выжил в колхозах и совхозах по принуждению, как моя бабка с отцовской стороны после украинского Голодомора, и в период нацистской оккупации. Или тех, кто по согласию с советской властью воевал в Гражданской и Второй мировой, как дед моей материнской ветки, получая социальные бонусы в форме высшего образования и любимой работы (здесь я его не могу осуждать). Он дважды переезжал после войны с семьей из одного района области в другой при намеке на арест (инженер, боевой офицер, который участвовал в Сталинградской и Кенигсбергской операциях, как он все это понимал и чувствовал?). Он в меру почитал генералиссимуса, при этом был бы сегодня, полагаю, доволен образом маршала Жукова из фильма Армандо Ианнуччи “Смерть Сталина” (дед служил в его подчинении и иногда в порыве бессознательного выдавал детали личного поведения начальника, мордобойца и мачо, верного только своим солдатам). Да и образом вождей из кино дед бы удовлетворился, полагаю: очень похожие их характеристики он сам рисовал.

Фильм этот произвел на меня впечатление не их вполне щадящими карикатурами. Напоминание о том, как вел себя народ в дни смерти Сталина: вот настоящий упрек от стороннего наблюдателя.

Однажды мне пришлось говорить с матерью моего близкого друга. Ее отца увели из семьи (Урал, конец 30-х, инженер) на ее глазах. В момент обыска и задержания она упала в обморок, деталей не помнила, помнила только, как в дом вошли люди в погонах и закричала ее мать. Здесь обрыв частной кинопленки. Отца она больше не видела, разыскать не пыталась. После войны старшая сестра перебралась в Москву на учебу (не понимаю, как это удалось дочери врага народа, но семейные истории тех времен бывали весьма неожиданными), ей удалось перевезти мать и сестер, героиня моего рассказа поступила на биофак. И они вдвоем пошли на похороны вождя, несмотря на запрет старших. Из чудовищной давки им удалось уйти в один из знакомых переулков. Неожиданно открылась фрамуга, девиц за шиворот втащили в окно коммунальной кухни, где они и пересидели часов восемь, до того момента, как можно было ехать в метро. Понятно, что ни мобильной, ни другой связи, и мать надавала им оплеух. Мы с другом (он не первый раз слушал эту семейную пластинку) хором спросили рассказчицу: "Нина, зачем ты туда пошла? Вот зачем? Ты же понимала, кто он". Ответ был: "все пошли, и мы пошли. Нам было очень интересно. Мы даже плакали о нем. Сейчас, – сказала она, – мне странно это вспоминать".

Больше мы не возвращались к этому эпизоду. Вскоре она умерла, и я не смогу уточнить мысли и чувства этой женщины путем прямых вопрошаний. Как сказала моя старшая итальянская подруга, которой я пересказала этот эпизод, с вопросом “Как ты думаешь, зачем девочки туда пошли?”: "Каждый маленький человек хочет быть свидетелем и участником большой истории". Арест отца и фигура Сталина никак не были связаны в уме Нины. Как и удачные попытки моего деда спастись от ареста по ложным обвинениям.

Те, кто выжили, как бы мы их ни любили и не хотели бы им подражать как старшим в семейном сценарии, не оставили нам психологического иммунитета против государственного насилия. Сотни людей пойдут сегодня с гвоздиками к памятнику Сталину у Кремлевской стены, поклоняться символическому Отцу (не хочу говорить о машине пропаганды, которая воспевает его в своих вполне циничных целях). Других сотен, молча выпивающих за “смерть собаки”, в этот день становится все меньше.

Осенью я хожу на акцию у Соловецкого камня, которая называется “Возвращение имен”. Каждый ее участник должен произнести имя погибшего в сталинских лагерях. На холоде приходится отстоять часа два, но это ничего. В этот раз мне досталось имя красильщика тканей, москвича. Его обвиняли по какому-то шпионскому делу, было ему 32 года.

Елена Фанайлова