Два Шекспира или дразнилка-шекспир

С Вильямом Шекспиром мне пришлось встретиться дважды. Не лично, разумеется, всё же нас разделяло в разные годы моей жизни от 350 до 400 лет, а как ныне говорят, мы с ним пересеклись в «виртуальном пространстве». Вот с этих двух встреч я и начну о нём свой рассказ.

Встреча Первая

Когда я был ещё ребенком, да и в отроческие годы, мне безумно хотелось делать кино; неважно в каком качестве: оператором, режиссёром, актёром — лишь бы делать кино. Для этого я изучал по книжкам массу вещей, связанных с кинематографом и театром. В том числе штудировал технику актёрской игры по книге Горчакова «Режиссёрские уроки Станиславского», читал и заучивал наизусть пьесы русских и иностранных драматургов, играл в любительских спектаклях, по учебникам для театральных вузов занимался мимикой и техникой речи. Там советовали для правильной постановки дыхания читать вслух написанные гекзаметром стихи античных поэтов. В городской библиотеке я нашёл «Илиаду» Гомера в переводе Жуковского, выучил на память большие куски и затем приводил в оторопь своих соучеников по школе, на переменах громко завывая что-то вроде:

«…Я иду — не избегнешь меня ты, Патроклов убийца,
Гектор. Свой жребий принять я готов, когда ни назначат
Вечный Зевес и бессмертные боги Олимпа…»

Директор школы, добрейший человек, зная мою неуёмную страсть к лицедейству, нанял актёра драмтеатра Михаила Званцева, чтобы он давал мне частные уроки актёрской игры. При первой же встрече Званцев попросил меня что-нибудь почитать вслух, и я выдал ему длиннющий кусок из «Илиады», чем привёл его в полное замешательство. Он молча слушал минут десять, потом вздохнул и сказал:

— Ты вот что, парень, брось эту дурь. Зачем тебе древние греки? Если хочешь отрабатывать всё вместе — дыхание, произношение, мимику, движения рук и тела — займись Шекспиром. Он такой разный, найдёшь там всё, что тебе надо.

У моих родителей в книжном шкафу стоял толстый том шекспировских пьес, где был «Гамлет» в переводе Пастернака, и я засел за него. Вскоре я знал на память все основные роли, и на уроках со Званцевым изображал одновременно Гамлета, Офелию, Полония, Клавдия и Гертруду. Многое в этой пьесе было для меня загадочным, и мой учитель терпеливо разъяснял, что именно Шекспир имел в виду и почему это было совершенно ясно его современникам и непонятно советскому школьнику. В той же книге были избранные сонеты в переводе Маршака; многие из них я заучил наизусть и потом декламировал знакомым девочкам, к которым был неравнодушен.

Много позже, когда я уже жил в США, решил прочитать пьесы и сонеты в оригинале. Это оказался адский труд, ведь Шекспир писал на языке 16-го века, и даже людям, у которых английский родной, без подготовки понимать его тексты очень сложно. Как-то я отправился в театр на «Гамлета» вместе со своим приятелем-американцем.  Хотя английский был его родным языком, бедняга не понимал ни слова. Пожалуй, я был единственный человек в зале, для которого с языком не было проблем, поскольку я помнил пьесу в русском переводе Пастернака. Поэтому весь спектакль я шёпотом переводил моему приятелю с шекспировского английского на современный английский, а соседи на меня не шикали, а, как мне казалось, даже с благодарностью прислушивались. После спектакля мой приятель сказал мне полушутя, что настало время перевести Шекспира на английский язык.

Однажды после очередного урока со Званцевым я отправился в библиотеку и нашёл там тоненькую книжицу с биографией Шекспира. Прочитав её, я оказался в замешательстве — было удивительно, как малообразованный человек из средневековой английской глубинки мог написать столько великих пьес (всего тридцать семь) и потрясающие сонеты? Судя по тому, что было известно о его жизни, он обучился грамоте в приходской школе городка Стратфорд-на-Эйвоне, что в трёх днях езды от Лондона (в те времена), а другого образования у него не было. Он никогда не выезжал из страны, однако в своих пьесах с большим знанием дела показывал жизнь в датском королевстве («Гамлет»), средневековой Италии (во многих пьесах), древнем Египте («Антоний и Клеопатра»), и древней Греции («Тимон  Афинский» и «Перикл»). Был он неблагородного происхождения, ко двору доступа не имел, однако с массой подробностей описывал жизни английских королей.

Я спросил моего учителя, как он может это объяснить, но он лишь пожал плечами и посоветовал, чтобы я не заморачивался такими вопросами. Я и не заморачивался. Затем жизнь моя сложилась так, что ни киношником, ни актёром я, к счастью, не стал и мой интерес к Шекспиру, если не увял, то на долгие годы был вытеснен другими увлекавшими меня вещами.

Встреча Вторая

В очередную поездку по Италии мы с женой решили заехать в Бассано-дель-Граппа, что в предгорье Доломитов и лишь в часе езды на машине от Венеции. Бассано оказался совершенно очаровательным старинным городком, где протекает река Брента. Через реку перекинут древний крытый мост, который так и называется: «Старый Мост». Как следует из названия, городок славится своей граппой, до которой я большой охотник, да ещё с белой спаржей. В день нашего приезда был кулинарный фестиваль и все рестораны соревновались за лучшее приготовление спаржи. В одно такое заведение мы отправились на обед. Спаржа оказалась неплохой, хотя и не такой, чтобы об этом писать, а зато белое вино и напоследок граппа были отменные.

За соседним столиком сидела пожилая итальянская пара, которая всё время прислушивалась к нашей русской речи. Наконец, итальянец не выдержал и спросил, откуда будем и как нам нравится белая спаржа. Мы вежливо спаржу похвалили и сказали, что приехали из Америки, хотя наши корни в России. Итальянец обрадовался и на ломаном английском сказал, что они с женой местные жители, фамилия их Бассано, по названию городка, а вся его родня издревле связана с Англией. Дело в том, пояснил он, что четыре сотни лет назад их прародительница по имени Амалия Бассано написала все пьесы и сонеты Шекспира, и по семейной традиции с тех пор они так её и называют: «Синьора Шекспир». В их роду Бассано, добавил он, стало традицией всех девочек называть Амалиями, хотя у него самого (тут мой собеседник горестно вздохнул) дочерей нет, одни сыновья.

Мы удивлённо поахали, и я недоверчиво спросил, с чего это он взял, будто какая-то Амалия могла написать за Шекспира его великие пьесы. Однако синьор Бассано мне ничего толком объяснить не мог, а я всё же решил выяснить, нет ли в его словах хоть какой-то доли правды. По возвращении домой я стал искать по интернету любую информацию о связи Шекспира с Италией, где разворачиваются сюжеты в почти половине его неисторических пьес, купил несколько книг с разными версиями о шекспировском авторстве и вскоре выяснил, что синьор Бассано был не очень далёк от истины. Вот вкратце то, что я узнал и о чём смог догадаться сам.

Два Шекспира

Да, именно так — два. Из-за созвучия их имён и по ряду иных причин эти два Шекспира оказались слиты в единый полу-мифический образ Барда, что приводило к путанице и противоречиям. Получилось это так. В конце 16-го и начале 17-го веков в Англии было два Шекспира. Один был человеком во плоти, родом из городка Стратфорд-на-Эйвоне, что в 90 милях на северо-запад от Лондона, а другой — вымышленный, поскольку был он не живым человеком, а литературным проектом, вроде как Козьма Прутков из российского 19-го века. По-русски оба они называются Шекспирами, хотя в те далёкие времена по-английски их фамилии писались несколько по-разному. Тот, что был реальным человеком, назывался Shakspere (Шакспер) и жил он с 1564 по 1616 годы, а вымышленный псевдоним писался иногда Shakespeare (Шекспир), а порой через дефис: Shake–speare. К счастью, Англия — это цивилизованная страна, бережно относящаяся к своему прошлому (не то, что некоторые страны, о коих я тут умолчу), поэтому в архивах, церквях и библиотеках сохранилось немало подлинных документов о таком в общем-то малозначительном человеке, как Шакспер. Итак, что же про него известно и какое он имеет отношение к Шекспиру?

Родился он в семье перчаточника Джона и Мэри Шакспер; родители были неграмотны и подписывались крестом, владели участком земли и домом. Про детство и где Вилли обучился читать-писать неизвестно ничего, скорее всего — в грамматической школе при местной церкви. Нет никаких документов о его образовании, видимо, нигде больше не учился, однако умом был резв и очень практичен. Нет свидетельств о том, выезжал ли он за пределы Англии. Женился Вилли в 18–летнем возрасте. Его фамилия в церковных книгах и свидетельстве о браке была записана по-разному: Shaxpere и Shagspere. Похоже, был он не слишком грамотен, и сам не знал, как правильно его имя следует писать. Через два года у молодых родились близнецы. Вилли Шакспер прилично зарабатывал на купле-продаже и ренте недвижимости в своём родном Стратфорде-на-Эйвоне и окрестных городах и селениях, давал деньги в рост, торговал зерном и солодом для пекарен и винокурен, иногда наезжал в Лондон, чтобы осмотреться в столице.

Когда ему исполнилось 23 года Шакспер забрал все накопленные деньги, оставил жену и детей и перебрался в Лондон, где возможностей развернуться и заработать было куда больше. Там он поселился недалеко от театрального района, нанялся в несколько трупп, где подрабатывал актёром и кукловодом, снабжал театры костюмами и реквизитом, торговал перед спектаклями едой и напитками, продавал билеты, и участвовал в массе иных мелких прибыльных дел, включая рент и торговлю недвижимостью. Скупал у авторов и продавал в труппы пьесы местных драматургов, организовывал представления, то есть работал кем-то вроде продюсера или маклера. Занимался он ростовщичеством и одалживал неимущим актёрам деньги под совершенно кровавый процент. С авторами и актёрами был груб и заносчив, но его терпели — всё же он им давал заработок. Надо ли говорить, что большого уважения среди актёрской и пишущей братии он не вызывал и про него ходили по рукам издевательские эпиграммы. Так, поэт и драматург Бен Джонсон написал едкий стишок «Поэт-Обезьяна», где назвал Шакспера вором.

Как-то он дал деньги в долг драматургу Роберту Грину, взяв в залог его новую пьесу. Грин не смог вовремя расплатиться и Шакспер забрал себе рукопись, поставил в неё собственное имя как автора и продал в театр для постановки. Это подало ему идею нового бизнеса — за бесценок он нанимал нуждающихся поэтов и писателей, которые писали для него пьесы, а он под своим именем продавал их в разные театральные труппы. В наше время таких теневых авторов шутливо называют по-русски «неграми», а по-английски «ghost writers», то есть писателями-призраками. Иногда Шакспер сам играл на сцене, хотя редко — ему сильно мешали его провинциальный акцент и полное отсутствие сценической культуры. Он не любил тратить время на заучивание ролей, перевирал текст, заявляя, что этим его только улучшает, чем выводил из себя партнёров по сцене, драматургов и хозяев трупп.

Хотя играл он плохо, за кулисами бизнесмен Шакспер был ловок и удачлив. Его услугами пользовались многие в театральном мире Елизаветинской Англии, однако не любили и даже презирали. Ему давали не слишком лестные прозвища, придуманные по созвучию его фамилии: например, «Shake–Scene», то есть «сценотряс», намекая, вероятно, на его способности вытрясать из театров деньги. А однажды, о чём пойдёт речь ниже, его назвали «Shake–Spear» (дословно: потрясающий копьём), что на сленге тех времён означало что-то вроде «дразнилки» или «задиры». Похоже, эта кличка пришлась ему самому по душе, ибо именно её он часто ставил на титульные листы чужих пьес в виде Shake–Speare или Shakespeare, то есть «Шекспир». Одевался он по благородному, с вызовом, куда лучше, чем многие писатели и актёры, имел вид лондонского денди, был невероятно самоуверен и чванлив, хвастался, что у него есть связи при королевском дворе. В разговоре любил вставлять фразы и стихи из популярных пьес, стараясь создать себе репутацию культурного и образованного человека.

В 1599 году Шакспер на паях с несколькими актёрами вложил деньги в создание лондонского театра «Глобус», где обосновалась труппа «Парни Лорда-Камергера». Этой труппе покровительствовал сам лорд Хансдон, имевший титул «Лорд-Камергер» и ответственный за увеселения королевского двора. В акциях на владение своей долей в театре Шакспер значился уже под именем Willelmus Shakespeare. Доход от театра шёл ему в форме дивидендов, и ещё текли деньги за реквизит, костюмы, аренду помещения, комиссионные за организацию представлений, и вдобавок — за пьесы и стихи, которые он, как и прежде, скупал у драматургов и перепродавал в «Глобус» и другие театры.

Как-то он познакомился с несколькими джентльменами (тогда это был благородный титул), которые написали несколько пьес и поэм, но не могли под своим именем их никому представить. Для британского аристократа иметь профессию, кем-то работать и, упаси боже, быть писателем, поэтом или драматургом, было делом недостойным и даже постыдным. Но творческий зуд неистребим (знаю по себе), а «писать в стол» редко кого прельщает. Однажды, один из таких аристократов-поэтов передал Вильяму для публикации поэму «Венера и Адонис», и она вышла в 1593 году под именем «Шекспир»; при этом все были довольны — поэт увидел свои стихи на полках книжных лавок, хоть и под псевдонимом, а Шакспер неплохо заработал.

Сохранилось шесть подписей Шакспера на разных документах — все они с ошибками в собственном имени, написаны невероятно корявым почерком человека, для которого держать перо в руке непривычная и трудная задача — и это во времена, когда не было ни компьютеров, ни пишущих машинок, когда всё писалось только пером. Хорош писатель, ничего не скажешь! В 1616 году, когда его жизнь подходила к концу, наш герой поставил свою подпись под завещанием (текст завещания написал его адвокат), где оставил своим друзьям и родственникам театральные акции, дома, землю, одежду, мебель и прочее имущество. Нескольким актёрам из «Глобуса» завещал какие-то деньги, а своей жене оставил он «второстепенную кровать» — кто теперь знает, что он имел в виду? Быть может, у какой-то другой женщины была его «первостепенная кровать»? Но вот что удивительно — в его завещании нет упоминания ни о каком литературном наследии: многочисленных шекспировских пьесах и стихах (впрочем, многие пьесы уже Шаксперу не принадлежали, а стали собственностью театральных трупп).

Существует масса других косвенных доказательств того, что малограмотный, хотя и ловкий бизнесмен Шакспер никак не мог стать столпом английской, да и мировой литературы. К примеру, автор шекспировских пьес должен был хорошо знать жизнь высшего света и придворный этикет, знать обороты речи, шутки и анекдоты, ходившие только в верхних слоях аристократии, разбираться в тонкостях конного спорта и соколиной охоты, прекрасно понимать музыку, владеть иностранными языками — итальянским, испанским, французским, греческим, ивритом. Автор шекспировских пьес знал труды античных писателей и множество мелких и крупных деталей об аристократии Италии, её городах, быте, культуре, истории, архитектуре. Этот огромный объём знаний и жизненного опыта вряд ли мог быть доступен одному человеку того времени, даже самому образованному, — но уж точно не малограмотному и низкородному ловкачу Шаксперу. Похоже, при жизни никто его и не воспринимал как литератора, а когда он умер, его не похоронили в Вестминстерском Аббатстве, где были упокоены куда менее знаменитые, чем Шекспир, писатели и драматурги Елизаветинской эпохи. Хотя пьесы Шекспира в те годы были очень популярны и шли в разных театрах, никто в литературных кругах вообще не обратил внимания на смерть Шакспера — видать, не велика была птица, и за Шекспира его вовсе не принимали. Эта неувязка впоследствии породила множество теорий о некой литературной мистификации, в которой Шакспер был лишь ширмой для какого-то таинственного писателя, а скорее — группы литераторов. Об этом писали Марк Твен, Чарли Чаплин, Чарльз Диккенс, Зигмунд Фрейд  и многие другие. Из дошедших до нас документов следует, что был Шакспер весьма успешным бизнесменом и театральным антрепренёром, но был ли он драматургом и поэтом — нет тому никаких свидетельств, ни прямых, ни косвенных.

С другой стороны, тот, кого весь мир знает под именем «Шекспир» как автора множества пьес и стихов, не оставил после себя никакого документального следа, и о нём как о человеке совершенно ничего неизвестно. Не удивительно ли — после бизнесмена средней руки Шакспера, осталось множество документов, а вот после великого драматурга Шекспира — абсолютно ничего, не считая, разумеется, его пьес и стихов, которые, кстати, впервые были опубликованы в едином сборнике только через шесть лет после смерти Шакспера. Не осталось ни черновиков, ни рукописей, ни писем, ни дневников, ни личных книг с пометками — ничего! Да был ли такой человек?

Ну хорошо, если не Шакспер, тогда кто? За последние двести лет предлагалось множество возможных участников «шекспировского проекта», включая графа Дерби, Сэра Эдварда Дайера, Кристофера Марлоу, графа Оксфорда, Френсиса Бэкона, графа Рутлэнда, и даже королевы Елизаветы I — всего более 50 человек! Я вначале совсем было запутался в этом спектре блестящих имён; мне не верилось, что возможно так много участников. Думаю, что под одним псевдонимом вряд ли могли практически работать более трёх, ну от силы — четырёх авторов. Кто именно эти люди, сегодня наверняка узнать невозможно. Быть может, в будущем найдутся в архивах черновики шекспировских пьес, написанные, к примеру, рукой Френсиса Бэкона, вот тогда будет яснее, а пока мы можем лишь строить более или менее правдоподобные гипотезы. Вот и я решил сыграть в эту игру и сделать что-то вроде художественной реконструкции тех давних событий.

Отрывок из пьесы в подражание Шекспиру

Сцена первая

Зал во дворце Елизаветы I. Звуки марша. Трубы. Входят королева, лорд Эдвард Оксфорд, лорд-камергер Генри Хансдон, Амалия Бассано и приближенные вельможи со стражей, несущей факелы.

Королева (Оксфорду):
Как поживаете, милый граф?

Оксфорд:
Отлично, ваше величество! Живу на хамелеоновой пище, питаюсь воздухом, пичкаю себя обещаниями; так не откармливают и каплунов.

Королева:
Ах вы хитрец, однако этот ответ ко мне не относится; у меня стол всегда сытный — что приказано, то и подают. Кстати, чем нас сегодня попотчует лорд-камергер? Надеюсь, не хамелеоновой пищей? Что за представление вы для нас приготовили, сэр Генри?

Хансдон:
Пьеса местного автора, называется «Мышеловка». Её представят актёры моей труппы «Парни Лорда-Камергера»; вы, ваше величество, их прежде видели; они свои роли изображают весьма занятно.

Королева:
А какое содержание? Здесь нет ничего предосудительного? Про королевство и двор наш там нет ли разговора? Мы подобных вольностей не приветствуем.

Хансдон:
Нет-нет, всё из времён давних, они только шутят, отравляют ради шутки; ровно ничего предосудительного. Забава, да и только. Там про убийство, совершенное в Вене, не у нас; имя герцога — Гонзаго; его жена — Баптиста; вы сейчас увидите; это подлая история; но не всё ли нам равно? Нас это не касается; пусть кляча брыкается, если у нее ссадина; у нас загривок не натёрт.

Оксфорд (Хансдону):
Сударь мой, вы говорили, что когда-то играли в университете на сцене?

Хансдон:
Играл, милорд, и считался хорошим актёром.

Оксфорд:
А что же вы изображали?

Хансдон:
Я изображал Юлия Цезаря; я был убит на Капитолии; меня убил Брут.

Оксфорд:
С его стороны было брутально убить столь капитального телёнка.

Хансдон (слугам):
Что, актеры готовы?

Паж:
Да, милорд, они ожидают ваших распоряжений.

Хансдон:
Пусть начинают без промедления.
(Королеве) Извольте сюда, ваше величество, представление сейчас же начинается.

Играют гобои. Начинается пантомима.

Входят актеры — король и королева; весьма нежно королева обнимает короля, а он её. Он склоняет голову к ней на плечо; ложится на цветущий дёрн; она, видя, что он уснул, покидает его. Вдруг входит человек, снимает с короля корону, вливает яд ему в ухо и уходит. Возвращается королева, застает короля мёртвым и разыгрывает страстное действие. Отравитель входит снова, делая вид что скорбит вместе с нею. Мертвое тело уносят прочь. Отравитель улещивает королеву дарами; вначале она как будто недовольна и не согласна, но наконец принимает его любовь. Все уходят.

Амалия:
Что это значит, сударь? Всё представление или только начало?

Хансдон:
Это лишь пантомима, моя милая, что показывает содержание пьесы. Мы всё сейчас узнаем от этого молодца; актеры не умеют хранить тайн; эти болтуны всегда всё скажут или соврут.

Входит Пролог:
"Пред нашим представлением
 Мы просим со смирением
 Нас подарить терпением". (Уходит)

Оксфорд:
Что это: пролог или стихи для колечка?

Амалия:
Да, действительно коротко, милорд.

Хансдон:
Как женская любовь, сударыня.

(занавес)

Сцена вторая

Сад у королевского дворца. Королева, Оксфорд, Хансдон и Амалия

Хансдон:
Государыня, как вам понравилось представление?

Королева:
Ах, милый Генри, что за пьесу вы выбрали, я едва не заснула; до того тоскливо.
(Оксфорду) А как вы полагаете, милорд?

Оксфорд:
Так же, как и вы, государыня. Пьеса весьма безыскусна. Этот отравитель — явно новичок в своём деле; разве можно соком полыни через ухо отравить человека? Тут яд нужен позабористее. Скажу вам, в пьесе таланта не видно, сочинитель слаб. Я сам куда лучше мог бы написать…

Королева:
Вот чудная идея! Так напишите же для нас пьесу, граф, а после актёры нам её представят. Ей-богу, напишите — вы на такие дела большой искусник. Амалия, отчего вам тоже не написать кое-что для представления? Я читала ваши стихи и эпиграммы и нашла их совершенно прелестными.

Амалия:
Милая государыня, я после Пасхи уезжаю в Венецию и вернусь нескоро, полагаю — к Рождеству.

Королева:
Вот и отлично, моя смуглянка, привезите нам оттуда несколько занятных историй и сделайте из них пьесу. Может выйти так забавно! Сэр Генри вам в этом поможет. Поможете, сударь?

Хансдон:
С радостью и удовольствием. Но почему бы нам всем вместе: вашему величеству и графу Оксфорду тоже не написать пьесу? Даже не одну. Пусть каждый из нас четверых по своей пьесе напишет, исключительно для забавы! Само-собой, в полной скрытости от двора.

Амалия:
Мне эта мысль по душе. Как из итальянских земель вернусь, так, пожалуй, и присоединюсь.

Оксфорд:
Покуда травка подрастёт, лошадка с голоду помрёт. Вы, сударыня, как вернётесь, тогда и напишите свою пьесу, а нам так долго ждать резону нет. После Пасхи и начнём, если Ваше Величество согласны тоже писать. Только про что пьесы будем сочинять?

Королева:
Что ж, я согласна, буду писать; не знаю, ладно ли выйдет, но отчего не попытаться? Содержание надобно взять из прежних времён, либо из иноземных государств. Представлять нынешнее королевство и знатные сословия будет предосудительно.

Оксфорд:
Это само собой, к чему ворошить осиное гнездо? Нам болячки ни к чему. Вы, государыня, не желаете ли писать про какого-либо прежнего монарха? Впрочем, Сэр Генри и я тоже можем взять себе по монарху, и выйдет у нас серия исторических пьес про королей.

Королева:
План хорош, может получиться любопытно. Однако из нашего семейства Тюдоров никого выбирать не будем. Лучше возьмём прежние дома, к примеру, Анжу или Ланкастеров. Да кого угодно, только не Тюдоров; можно из античных правителей, скажем, Цезаря. Вам, милая Амалия, даже проще сюжет для пьесы выбрать — напишите про дела и нравы итальянские, к нам касания не имеющие.

Амалия:
Так и сделаю. Однако, после того как пьесы наши напишем, с их представлением мне видится немалая загвоздка — как повернуть дело, чтобы на нас подозрение не навлечь? Каким образом мы пьесы дадим? Под какими именами? Тут надобно всё хорошо обдумать.

Хансдон:
Ах, сударыня, здесь у нас проблемы не будет. Решение простое. Есть у меня на примете ловкий человек; он поставляет пьесы от разных сочинителей для представления в лондонских театрах. Я его найму, он до денег сильно охоч. Что прикажу ему, то он и сделает. Пусть своё или иное какое имя поставит под нашими пьесами, а кто их вправду сочинял, ему про это знать нужды нет.

Оксфорд:
Что за имя? Как звать вашего ловкого человека. Он не из благородных будет?

Хансдон:
Нет-нет, роду простого; мечтает, однако, стать джентльменом. Вот на этой приманке я его и буду держать. Да вы этого малого, сударь, знаете. Звать его Шакспер.

Королева:
Как вы сказали? Шакс… — как дальше?

Хансдон:
Шакспер, государыня. Звучит похоже на Shake–Spear, «трясущий копьём», в смысле «дразнилка».

Королева:
Ах какая прелесть! Дразнилка. Чудо, а не имя!

Оксфорд:
Да, верно, я этого мошенника знаю! Государыня, в звучании его имени есть и другой смысл: «spear» это не только «копьё», но можно понимать как «острое перо», стало быть, Шек-спир это «трясущий пером», то есть «писатель». Как вам это нравится, ваше величество?

Королева:
Чудно, чудно! Ну чем не имя для нашей секретной компании? Так и решим — пусть будут наши пьесы от таинственного сочинителя с острым пером — Шекспира!

(Занавес)

Смуглянка

По моде Елизаветинских времён Æmilia (Амалия или Эмилия) Bassano большой красавицей не была, однако исходило от неё некое завораживающее очарование — взглянешь лишь один раз, и нет сил глаз отвести. Стройная фигура, большие карие глаза, чувственные губы, чёрные волнистые волосы и удивительная смуглость кожи оливкового оттенка, так непривычная для британского глаза. Будто от femme fatalе, исходила от Амалии такая сексуальная притягательность, что редко какой мужчина мог устоять перед её чарами и не влюбиться без памяти. Да ещё привлекала весёлость нрава, тёплый, нежный и певучий голос низкого тембра, плавность движений, да вдобавок — разные таланты. Она была умна, чудно пела и играла на клавикорде, свободно говорила по-итальянски и французски, знала древние языки, была отлично воспитана, сведуща во всех тонкостях придворного этикета, имела сильный и независимый характер и была весьма остра на язык. Сочиняла она едкие эпиграммы и любовную лирику. Смуглянка Амалия была близка и, пожалуй, даже дружна с королевой Елизаветой, если только можно представить себе дружбу между королевой Англии и женщиной низкородного происхождения.

Да, роду она была простого, но ведь это как понимать! Она действительно не числилась по рангам английской аристократии и не имела титулованных родителей. Однако, если бы только пожелала, без труда могла бы проследить свою родословную в глубь веков, до времён, когда по равнинам и холмам будущей Британии ещё бродили дикие языческие кочевники, без грамоты, без роду и племени — какая уж там аристократия! Зато предки Амалии в те самые далёкие годы уже писали Книгу и служили единому Богу в прекрасном Иерусалимском храме.

Когда испанская королева Изабелла Кастильская в 1492 году изгнала иудеев из своей страны, около двухсот тысяч сефардов («сфарадим» на иврите значит «испанцы») покинули страну. Одни отправились на север во Францию и германские государства, кто-то на юг в северную Африку, иные — в Турцию, а предки нашей героини Амалии добрались до Венецианской Республики. Чтобы иметь возможность поселиться и спокойно жить в благословенных итальянских землях, они формально перешли в католицизм и потому стали называться converso, хотя у себя дома за закрытыми дверьми втайне читали Талмуд и молились еврейскому Богу. Впрочем, в отличие от Испании, венецианский Дож и его двор на такие вольности смотрели сквозь пальцы.

Земля в самой Венеции оказалась многим переселенцам не по карману, и потому они покупали дома в окрестных городах, что были под венецианским управлением. Одним из таких мест оказался очаровательный городок Бассано, где 500 лет спустя в местном ресторанчике я отведывал белую спаржу. Именно там родственники Амалии купили себе дома, да и фамилию взяли по названию города — стали они называться Бассано, а её будущий отец получил имя Баптисто, то есть «крещёный».

Всё семейство Бассано было очень музыкальным: они сами сочиняли музыку, пели, играли на разных инструментах, и вскоре стали довольно известными по всем венецианским владениям и даже за пределами итальянских государств. В 1538 году, при правлении Генриха Восьмого, Баптисто получил приглашение перебраться в Британское королевство и стать там придворным музыкантом. Условия оказались такими заманчивыми, что он и его брат флейтист Антонио с женой Элиной переехали из Венеции в Лондон. Они поселились в Элдгейте, в двух шагах от театрального района. Там Баптисто познакомился с дочерью придворного музыканта протестанткой Маргарет Джонсон, и они решили пожениться. Однако, поскольку converso Баптисто был крещён католиком, в англиканской церкви их венчать отказались и Маргарет стала его гражданской женой. У них было четверо детей, но до взрослых лет дожила лишь Амалия, которая родилась в 1569 году. Смуглый цвет кожи она унаследовала, вероятно, от своих еврейских предков из Испании.

Она росла двуязычной — с отцом и родственниками говорила по-итальянски, а с матерью по-английски. Когда Амалии было 7 лет, отец умер, и мать отдала её в услужение к Сьюзен Бёрти, графине Кентской. В её доме она выросла и вместе со своей родовитой хозяйкой получила блестящее образование.

Когда была она ещё в нежном возрасте Джульетты, 13-ти лет от роду, её приметил кузен королевы старый ловелас лорд-камергер Генри Хансдон, который был на 43 года её старше. Увидев эту «нимфетку» и врожденную кокетку, он совершенно потерял голову, и вскоре она стала его любовницей и содержанкой. Впрочем, нужно отдать должное лорду-камергеру, он Амалию нежно любил, содержал её в роскоши и никогда не скрывал их отношений. В 1592 году она забеременела, и чтобы это дело покрыть, лорд срочно выдал её замуж за придворного музыканта Альфонсо Ланьера (Lanyer), родом из Руана, что во Франции, да ещё дал за ней большое приданое. Однако, гуляка и шалопай Ланьер приданое своей супруги быстро промотал и влез в долги. Амалию, однако, занимали дела творческие. Видимо, именно в те годы она стала одной из участников шекспировского «заговора».

Своего беспутного мужа Амалия Ланьер терпеть не могла, и в 1596 году после смерти лорда Хансдона сама пустилась во все тяжкие — завела себе несколько высокородных и влиятельных любовников. К ней тянулись многие, но она была разборчива, не до всякого снисходила.

Один из её возлюбленных лорд Оксфорд просто места себе не находил от ревности и писал Амалии такие стихи:

Пусть говорят, что смуглый облик твой
Не стоит слёз любовного томленья,
Я не решаюсь в спор вступать с молвой,
Но спорю с ней в своем воображенье.

Чтобы себя уверить до конца
И доказать нелепость этих басен,
Клянусь до слез, что темный цвет лица
И черный цвет волос твоих прекрасен.

Беда не в том, что ты лицом смугла,
Не ты черна, черны твои дела!

(Из сонета 131, пер. С. Маршака)

Она в долгу не оставалась и в ответ дразнила его стихами, которые сама писала себе якобы от имени некоего возлюбленного. Так набралось целое собрание прекрасных сонетов, которое впервые было опубликовано в 1609 году под именем Шекспира. Кроме того, Амалия также писала под своим именем вне шекспировской группы, и ныне считается первой английской поэтессой. Самоё крупное её произведение была поэма о Христе «Славься, Господь, Царь Иудейский», вышедшая в 1611 году. При её жизни эта книга внимания не привлекла, и стихи Эмилии (Амалии) Ланьер оказались забыты на столетия. На русский язык её поэзию впервые лишь несколько лет назад перевела Ирина Кант. Вот один из стихов Амалии:

Мой грустный голос вам поёт о боли,
Как птичка, у которой нет крыла.
И я б летать хотела в чистом поле,
И так же, как она, я не смогла.

Лишённый света сам себе помочь
Не может, и приветствует он ночь.

(Королеве Анне Датской. Пер. И. Кант)

Жившие в Лондоне члены семьи Бассано и сама Амалия регулярно ездили в Венецию к своей родне, проводили там какое-то время, и возвращались обратно.  В те времена под Венецией были почти все северные области Италии, и Амалия, когда туда ездила, навещала не только родственников в Венеции и Бассано, но бывала в Вероне и Падуе, а может, и где-то ещё, мы не знаем. Там она собирала интересные истории, записывала рассказы и даже сплетни, а по возвращении в Англию рассказывала об этом своим партнёрам «Шекспирам». На основе этих историй, что-то вместе, что-то порознь, они написали многие пьесы, где события разворачиваются в Вероне («Два Веронца» и «Ромео и Джульетта»), в Падуе («Укрощение Строптивой»), в Венеции («Венецианский Купец» и «Отелло»), а также в других городах Италии и Сицилии.

Что именно написала сама Амалия, а что вместе со своими коллегами, сказать невозможно – всё было переплетено в их союзе — творчество, любовь, ревность. Только думаю, что вклад её был не мал, а некоторые пьесы, или по крайней мере сцены, могла написать лишь она. Вот, скажем, «Укрощение Строптивой» — а не себя ли саму она там представила? Характеры вполне совпадают. В первой редакции пьесы даже вывела три действующих лица по именам: Эмилия (она сама), Альфонсо (муж) и Баптиста (отец). Потом, правда, в последующей редакции первых двух убрала — видимо, намёк уж слишком выпирал. А ещё, в этой пьесе было 110 упоминаний музыки и музыкальных инструментов — кто кроме неё в то время мог это сделать? По крайней мере, 15 её ближайших родственников были придворными музыкантами (отец, муж, все дяди и их дети), а двоюродный брат Роберт Джонсон был известным лютнистом и театральным композитором.

В шекспировских пьесах, где действие происходит в Италии, есть много местных шуток и каламбуров, а кроме Амалии среди лондонской знати того времени, насколько известно, итальянский язык знали только лорд Оксфорд и королева Елизавета. Однажды Амалия прочитала книгу итальянского новеллиста Жиральди Чинтио (Gyraldi Cinthio) и затем содержание двух его рассказов переложила в пьесы «Отелло» и «Мера за Меру». В «Отелло» даже дала своё имя жене Яго, намекая тем, кто понимал, на параллель между негодяем Яго и своим мужем Альфонсо, к которому, мягко говоря, тёплых чувств не испытывала. В пьесе «Всё Хорошо, Что Хорошо Кончается» один из действующих лиц по имени Пароль цитирует Вавилонский Талмуд. Кто кроме неё мог это написать? Во всей сильно антисемитской Елизаветинской Англии в те времена скрытно проживало не более 200 евреев, и вне их очень узкого и закрытого круга, да ещё, пожалуй,  родственников Амалии и её самой, вряд ли кто-то ещё мог знать, что написано в Талмуде. Уж точно этого не знал малограмотный Шакспер из Стратфорда-на-Эйвоне. Кто кроме неё мог вложить в уста еврея Шейлока («Венецианский Купец») такие эмоциональные слова против дискриминации:

Да разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, внутренних органов, частей тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища  питает  его, не то же оружие ранит его, не те же болезни поражают его, не  те  же  средства лечат его, не так же знобит зима, не так же греет лето, что и христианина? Когда нас колют, разве из нас не течет кровь? Когда нас щекочут, разве мы не смеемся? Когда нас отравляют, разве мы не умираем? А когда нас оскорбляют, разве мы не должны мстить?»  

(пер. И.Б. Мандельштама, 1936 г).

И в заключение:

Не совсем прав был мой собеседник из Бассано-дель-Граппа, когда сказал, что его дальняя родственница Амалия написала все пьесы Шекспира. Нет, не все. Но, думаю, без её участия не было бы ни «Отелло», ни «Ромео и Джульетты, ни «Много Шуму из Ничего», и других шекспировских пьес, которые вот уже четыре сотни лет идут на сценах по всему миру. Не все пьесы равноценные — есть действительно великие, вроде «Гамлета» или «Отелло», есть послабее, вроде «Короля Лира», а есть и совсем малоинтересные — а что ещё ожидать от коллективного авторства? Мы не знаем, кто и что именно написал, да так ли это интересно и важно знать? Всё зависит от человека. Если вы дошли до конца моего повествования, значит, вам интересно. Мне было это интересно потому, что я хотел разобраться в удивительном явлении — как оказалось возможным, чтобы один человек, даже если он гений, мог создать такие совершенно разноплановые и нестареющие шедевры? Быть может, я разобрался не до конца, но по крайней мере, понял и принял убедительные доказательства того, что «шекспировский проект» действительно существовал — наверное, первый такой проект в истории мировой культуры.

 

Яков Фрейдин

©Jacob Fraden, 2018

 

 

Вышел из печати сборник рассказов Якова Фрейдина «Степени Приближения»
Его можно заказать в электронной форме:
В России
В других странах
Бумажный вариант можно купить на Амазон
Веб–сайт автора: www.fraden.com