Правила российской власти: «Главное — не давать свободы»

С середины 70-х годов в Советском Союзе оформился и затвердел административно-командный, махровый бюрократический стиль управления всеми гранями жизни — политикой, экономикой, культурой, бытом и так далее. Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев серьезно заболел, безостановочно и безнадежно деградировал как личность. «Быстро уставал, терял интерес к предмету разговора, все хуже говорил, отказывала память», — свидетельствовал директор Института США и Канады РАН Георгий Арбатов.  

Многие успешно пользовались слабостью «первого лица» (и поэтому на покой его не отпускали). Прежде всего, военные и «генералы» ВПК, интересы которых по-бульдожьи отстаивал министр обороны Дмитрий Устинов. Прежние мирные инициативы советского руководства уступили место гонке вооружений и массированной милитаризации общества. Численность армии и количество вооружений превзошли все мыслимые и немыслимые пределы.

Гражданская экономика под невыносимым бременем военных расходов уверенно двигалась к краху. Упадок особенно ощущался в сельском хозяйстве. Страна переходила на продовольственные карточки, а миллиарды долларов, ежегодно выручаемые от экспорта газа, нефти, руды, леса и других природных ресурсов, уходили на приобретение за рубежом не передового оборудования, а зерна, мяса, масла, ширпотреба. Вместе с тем открытие и интенсивная, даже варварская добыча западносибирской нефти позволили заморозить преобразования в экономике. Над нами не каплет, а после нас хоть потоп — на манер нынешней российской рассуждала советская верхушка. Скорее всего, она просто не желала представлять и не представляла себе масштабов бедствия: статистика (опять же как и теперь) говорила исключительно об успехах, росте, подъеме.  

Как на дрожжах разбухал управленческий аппарат — партийная бюрократия, занимавшаяся не столько вопросами партии, сколько дублированием хозяйственных функций, министерства и ведомства. Из-за многочисленных перекрестных согласований сильно осложнялось принятие решений, а об исполнении и контроле за результатами тем более «забывали». Главное — не нарваться на лишнюю ответственность — вот «правило жизни» подхалимов, разгильдяев и начетников, которых механизм отрицательного отбора выносил на руководящие высоты (тоже знакомая нам картина, не правда ли?). 

«Ответственные посты стали в принципе пожизненными, а бюрократы — несменяемыми. Очень многие секретари обкомов, министры, ответственные работники партийного и советского аппарата занимали свою должность по 15–20 лет», — описывал в мемуарах Георгий Арбатов (наверное, не подозревая, что советский гротеск вернется в современную постсоветскую реальность). С провалившими работу не расставались — их переводили на другие должности. 

Номенклатура (все как сейчас) превратилась в касту, обогащенную особыми привилегиями: продуктовыми «спецпайками», комфортным жильем, загородными особняками, охотничествами, спецобслуживанием в спецбольницах, спецсанаториях. Возникали дружеские и семейные кланы. К концу жизни Леонида Брежнева членами ЦК КПСС числились не только работники его секретариата, но и родственники — сын Юрий, назначенный заместителем бессменного и усыпанного государственными наградами министра внешней торговли Семена Патоличева; зять генсека Юрий Чурбанов, который сделал стремительную карьеру от майора до генерал-полковника и заместителя министра внутренних дел Николая Щелокова — близкого знакомца Брежнева с довоенной работы в Днепропетровске, руководившего МВД рекордные 16 лет. (Сын Щелокова в свою очередь заведовал «блатным» международным отделом ЦК ВЛКСМ.) Кроме того, в так называемый брежневский «днепропетровско-молдавский клан» входили председатель Совета министров Николай Тихонов, первые заместители председателя КГБ Семен Цвигун, Георгий Цинев… Всего в ЦК насчитывалось около сотни представителей этого влиятельнейшего клана.  

Леонид Ильич устраивал тем, что будучи жизнелюбом жил на широкую ногу сам и давал жить другим. Прежде всего заботясь, конечно, о родных. Брежневы располагали восемью подмосковными дачами. Дочери Галине и ее избраннику Юрию Чурбанову, помимо одной из дач, Леонид Ильич преподнес еще и квартиру, а также автомобили «Шкода» и «Рено», по тем временам невиданные по роскоши подарки. 

Впрочем, довольно скоро Галина к супругу охладела. Ее новым увлечением стал Борис Буряце, сын цыганского барона и артист тетра «Ромэн». После ареста Буряце в его квартире обнаружили многообразный антиквариат, редкие иконы, старинные картины, огромное количество драгоценностей, бриллиантов, ювелирных изделий, персидские ковры, богатые сервизы, серебряный столовый прибор… Связи Буряце вели не только к политическому «истеблишменту», но и в уголовный мир подпольного бизнеса. Что, как и в наши дни, свидетельствовало о катастрофическом разложении государства.  

Один год и вся жизнь 

Первые угрожающие удары по советской мафии были нанесены в 1982 году, на излете брежневского правления, одним из ближайших соратников генсека, председателем Комитета государственной безопасности Юрием Андроповым. В августе он добился отстранения от должности первого секретаря Краснодарского крайкома Сергея Медунова. В конце 70-х, в рамках «рыбного дела» о контрабанде черной икры, чекисты уже подбирались к Медунову. Но Леонид Ильич обожал сочинское взморье, и личного друга генсека не тронули. На сей раз после почти десяти лет безраздельного властвования на Кубани Медунов отправился в замминистры плодоовощной промышленности (Брежнев был сильно удручен вскрывшимися неприглядными фактами, но Медунова попросил «не брать»). 30 октября, за десять дней до кончины «генерального», арестовали директора московского гастронома № 1 («Елисеевского») Юрия Соколова, когда-то — личного шофера «босса» московских коммунистов Виктора Гришина. 

Еще в начале 1982 года Юрий Андропов занимал лишь 8-е место в неофициальной иерархии советских «вождей» — членов Политбюро ЦК КПСС — после самого Брежнева, второго человека в партии и ее главного идеолога Михаила Суслова, Николая Тихонова, секретарей ЦК Андрея Кириленко и Константина Черненко, министров обороны и иностранных дел Дмитрия Устинова и Андрея Громыко. Но уже в январе картина резко изменилась. Сначала застрелился Семен Цвигун. Одни говорили — из-за неоперабельного рака, другие — из-за вскрывшихся и доложенных Брежневу случаев должностных злоупотреблений в особо крупных размерах, третьи утверждали обратное — что Цвигун мучился знанием о вседозволенности «днепропетровско-молдавского клана».  

Всезнающие «околокремлевские круги» поговаривали, что перед самоубийством у Цвигуна состоялся «крупный разговор» с Михаилом Сусловым: Михаил Андреевич, почти 30 лет, еще с времен Сталина, входивший в Политбюро, был категорическим противником расследований коррупции в партийных кругах. Якобы 79-летний Суслов разнервничался так, что из-за подскочившего давления потерял сознание. Так или иначе, 25 января, через неделю после самоубийства Цвигуна Михаил Суслов скончался. (Чем Андропов без промедления воспользовался: уже в день похорон Михаила Андреевича за крупные злоупотребления и взятки арестовали руководителя Союзгосцирка и хорошего знакомого Галины Брежневой Анатолия Колеватова.)

А в марте, в связи с травмами, полученными во время визита в Ташкент, резко ухудшилось самочувствие самого Брежнева, он все чаще стал поговаривать об уходе и о преемниках. Теперь в этом качестве называли уже только четверых: Черненко (также являвшегося одним из столпов «днепропетровско-молдавского клана»), Кириленко, Андропова и Устинова. (Известно, что сам Леонид Ильич обещал свой пост и Черненко, и Андропову, и первому секретарю ЦК Компартии Украины Владимиру Щербицкому). Но Кириленко пребывал в старческом маразме, забывал имена даже ближайших помощников, Устинов к посту генсека не рвался (как и Громыко), а Щербицкого Брежнев просто не успел протолкнуть. Поэтому «компетентные источники» знали: основная борьба за власть идет между Черненко и Андроповым.  

Константин Устинович, руководитель аппарата партии и фактически личный секретарь Брежнева, знал того с конца 50-х, с совместной работы в ЦК Компартии Молдавии, и с тех пор шагал по карьерной лестнице исключительно вслед за Леонидом Ильичом. Черненко был трудолюбив, добросовестен, довольно приветлив и очень устраивал многочисленных представителей своего клана, включая Николая Тихонова и Виктора Гришина. Изъянами были слабое здоровье и полная непопулярность в силовых структурах.  

Весной 1982 года Черненко некстати заболел и слег в больницу. Торжественный апрельский доклад в связи с днем рождения Ленина делал Андропов. В конце мая Брежнев «выдернул» его из КГБ, назначил секретарем ЦК по идеологии вместо почившего Суслова и, вызвав глухую обиду «друга Кости», доверил вести заседания Секретариата ЦК. Чем руководствовался уходивший из жизни генсек? Соображениями совести? Заботой о будущем государства? Вроде бы слышали от него такое суждение: ведь, правда же, Юрка сильнее Черненко — эрудированный, творчески мыслящий? Байка сие или быль, но переход в ЦК открывал перед Юрием Андроповым прямую дорогу к посту генерального секретаря.

Так же 10 ноября, в день смерти Брежнева, рассудил и академик Евгений Чазов, отвечавший за здоровье всего советского ареопага и состоявший с Андроповым в доверительных отношениях. Юрий Владимирович первым после обнаружения тела Брежнева примчался на дачу в Завидово. Увидев труп, вздрогнул и побледнел. Прихватил из спальни Леонида Ильича какой-то закодированный портфель (по слухам, с компроматом на окружение) и, не задерживаясь, вернулся в Москву, чтобы возглавить похоронную комиссию (по традиции ее руководитель принимал пост генерального секретаря). Влиятельнейший Устинов безоговорочно поддержал кандидатуру Андропова; Громыко, побаивавшийся нахрапистого Устинова, — тоже. Группа Черненко — Кириленко — Гришина трезво расценила, что схватка проиграна, и сопротивляться не стала. На пленуме ЦК именно Константин Черненко предложил в генсеки кандидатуру Юрия Андропова. Сборник «Избранные речи», составленный новоиспеченным генеральным секретарем, изданный стотысячными тиражом еще в 1979 году и с тех пор пылившийся в книжных магазинах, был моментально раскуплен. 

Однажды, двадцать лет назад, вздорный Кириленко устроил начинавшему тогда секретарю ЦК Андропову незаслуженно гневную взбучку, довел до сердечного приступа. Кириленко вообще не любил Андропова (кстати, Суслов тоже, а Суслов и Кириленко не переваривали друг друга — такие вот «стройные партийные ряды»). Первым кадровым решением нового генсека была отставка 76-летнего слабоумного Кириленко. Самостоятельно написать заявление об уходе он не смог. За него это собственноручно сделал Андропов.  

«Юрий Долгорукий»  

Новый «генеральный», на протяжении предыдущих 15 лет председатель КГБ, был фигурой непубличной, в стране его не знали. И замещали знание слухами. Приписывали знание английского языка (помимо немецкого и венгерского), увлеченность западной литературой и музыкой, живописью, теннисом. Даже зарубежные диссидентские круги отзывались о Юрии Андропове одобрительно и с надеждой.  

Юрий Владимирович, по рассказам хорошо знавших его, действительно не страдал присущими высокопоставленным коллегам чванливостью, назидательностью, грубостью, был дружелюбен, вежлив, остроумен, слыл эрудитом (особенно на общем посредственном фоне) и «либералом»: позволял соратникам (например, тому же Георгию Арбатову, а также знаменитому политобозревателю Александру Бовину) не таясь высказывать «непозволительное». Почти никогда не повышал голос, хотя мог ввернуть матерное слово. Писал неплохие стихи: 

Сбрехнул какой-то лиходей,
Как будто портит власть людей.
О том все умники твердят
С тех пор уж много лет подряд,
Не замечая (вот напасть!),
Что чаще люди портят власть.  

Не курил, практически не пил. Обожал хоккей, страстно болел за «Динамо». Сам, пока позволяло здоровье, ежедневно по 40 минут занимался гимнастикой. Любил прогулки по лесу. Отдыхать и лечиться предпочитал в Крыму и Минеральных Водах (там, на Ставрополье, познакомился с первым секретарем крайкома Михаилом Горбачевым, очаровался им и продвинул в секретари ЦК по сельскому хозяйству). Любил бардов-шестидесятников, выделял Владимира Высоцкого и Юрия Визбора. В быту был скромен до аскетизма. Дочери и сыну в продвижении по службе не помогал: Ирина стала филологом, Игорь работал на «невыдающейся» должности в МИДе. 

В работе был фанатичен. Трудился с 9 утра до позднего вечера, в субботу с 11 до 17–18 часов и несколько часов в воскресенье. Прочитывал до 600 страниц в день, обладал абсолютной, фотографической памятью. В отличие от других партийных бонз, с большой подозрительностью и даже брезгливостью относился к «подношениям». Однажды Семен Цвигун прислал в подарок шефу ящик коньяка. Супруга Андропова, Татьяна Филипповна, отчитала: «Передайте Семену Кузьмичу, что у Юрия Владимировича не будет возможности воспользоваться этим коньяком. Так что отправляйте обратно». Подарков от Цвигуна больше не возили. На свое 60-летие Юрий Владимирович получил целую груду дорогих презентов. «Это не мне, а моей должности. Отправьте все это в спецбуфет», — сухо распорядился юбиляр.  

Став генсеком, Андропов начал с сокращения раздутого штата ЦК. Для этого из Томска в ЦК перевели бескомпромиссного и неподкупного Егора Лигачева. Прежние разухабистые банкеты в Кремле прекратились. Как и «барские» выезды номенклатуры на охоту. Совещания стали короткими и деловитыми. Чуждый вальяжности Андропов мог запросто заехать, к примеру, в Госплан, при этом не вызывая ажиотажа, передвигаясь по Москве деликатно, на скорости 60 километров, почти без сопровождения.  

Требовательный к себе и другим, новый генсек выдвинул лозунг: «Образцовая дисциплина для всех — от рабочего до министра». К радости населения, был провозглашен курс на искоренение взяточничества, хищений, приписок, расточительства, на борьбу с мафиозными структурами. По всей стране прошла ревизия дач — государственных и частных. Дошло до того, что в Киргизии разного рода руководители стали сдавать свои особняки под детские сады и службы быта. Пошли аресты лихоимцев и «теневиков» на Северном Кавказе, в Закавказье, Средней Азии, началось расследование знаменитого «хлопкового дела» о приписках на миллиарды рублей.

Уже 16 декабря 1982 года был освобожден от должности министра внутренних дел Николай Щелоков. После его ухода обнаружилась большая недостача, Щелокову пришлось вносить в кассу МВД десятки тысяч рублей. В ходе следствия выяснилось: бывший министр «брал» все — иномарки, антиквариат, мебельные гарнитуры, драгоценности, ковры, хрусталь. Под кроватью хранились картины русских художников. Личные архитектор, портной, стоматолог, печник, лудильщик были устроены в МВД на офицерские должности майоров, подполковников.  

Сначала застрелилась жена Николая Анисимовича, потом, уже после смерти Андропова, надев парадный генеральский мундир и шлепанцы, и сам Щелоков разнес себе голову из охотничьего ружья. На его место, министром внутренних дел, Андропов поставил своего сменщика в КГБ Виталия Федорчука. Генерал начал круто — с отставок всех уличенных в беззаконии, невзирая на звания, должности и связи в партийном руководстве. А генсек получил негласное прозвище «Юрий Долгорукий».

Историк Рой Медведев пишет: «В 1983 году следственный изолятор КГБ в Лефортово был переполнен. Здесь было немало недавних государственных чиновников, крупных чинов милиции и прокуратуры, работников управлений внешней торговли и внутренней таможенной службы, партийных и советских работников среднего уровня, сидевших рядом с заправилами „черного рынка“ и подпольными миллионерами».  

Одновременно начался демонтаж культа личности Брежнева. В предновогодней передовице «Правды» о его недавнем уходе из жизни не обмолвились ни словом. Вместо этого в прессе появились упоминания Никиты Хрущева и Георгия Маленкова, когда-то свергнутых Леонидом Ильичом. На торжественном собрании, посвященном 60-летию Советского Союза, Юрий Андропов как бы упрекнул почившего предшественника: «Партия должна ориентироваться на дела, а не на громкие лозунги». Раздались «продолжительные аплодисменты».  

Предчувствие перестройки? 

Впрочем, с политическими преобразованиями новый генсек не торопился, понимая, что «сначала нужно накормить народ». Разваленная экономика — главная беда, доставшаяся ему в «наследство» от «дорогого Леонида Ильича». В ЦК создали новый экономический, отдел, возглавить его Андропов пригласил первого зампреда Госплана СССР, бывшего директора «Уралмаша» Николая Рыжкова. 

Возможно, дало свои плоды укрепление дисциплины, да и общее оживление, возникший оптимизм: 1983 год отметился повышением производительности и объемов выпущенной продукции в промышленности и сельском хозяйстве. Рост исчислялся 4–6%, что по теперешним временам — на зависть. Рос выпуск предметов потребления, на 8 млрд рублей увеличился товарооборот, на 12 млрд — вклады населения в сберкассы. Лучшие показатели за много лет.  

В то же время началась открытая экономическая дискуссия, разработка плана преобразований. Предусматривалось «повышение роли трудовых коллективов в управлении предприятиями, учреждениями, организациями», другими словами — их самостоятельности. Настоятельно говорили о привязке производительности и результатов труда к заработной плате и другим формам материального поощрения.  Предполагалось расширение и увеличение количества личных приусадебных хозяйств, подсобных хозяйств при предприятиях. 

На этом фоне начались осторожные подвижки в общественно-политической сфере. Однажды на встрече с ветеранами Юрия Андропова попросили: «Не либеральничайте с теми, кто не об общем благе думает, не о работе, а только о личном благополучии». «Это мы вам обещаем», — ответил Юрий Владимирович, чем вызвал восторг.

Осенью и зимой 1983 года прошли отчеты и выборы в парторганизациях — от первичных до областных и краевых. При этом в установках ЦК говорилось: «Не могут быть терпимы факты, когда собрания проходят по подготовленному сценарию, без заинтересованного, откровенного обсуждения, когда выступления участников заранее редактируются, а инициатива и критика приглушаются». На партконференциях впервые с середины 60-х зазвучали смелые, откровенные выступления.

Центральный комитет (а значит, генсек) призывал «смелее выдвигать новых руководителей, исходя из их личных качеств и способностей». К концу 1983 года сменили около 20% первых секретарей обкомов и более 20% министров, появились новые лица в аппарате ЦК. В некоторых крупных городах руководство райкомов партии обновилось на 25–35%, значительное освежение кадров происходило в Москве, в областях РСФСР, Украины, Казахстана. Мысль Андропова шла дальше: сократить представительство в Верховном Совете высокопоставленных чиновников и партийных функционеров, увеличить долю рабочих, колхозников, служащих… 

Во внешней политике он размышлял над выводом войск из Афганистана, планировал нормализовать отношения с Китаем. После вооруженного конфликта из-за острова Даманский на советско-китайской границе размещались десятки дивизий и всевозможные вооружения. Создание группировки обошлось в 200–300 млрд рублей, ее поддержание стоило еще десятков миллиардов в год. Напряженные отношения с восточным соседом Советскому Союзу были не по карману. 

Спустя годы Егор Лигачев скажет: подлинным автором перестройки был Андропов, мы реализовывали его задумки. 

Смерть на старте 

Сам Андропов сделал для перестройки не так уж много. Главное — постарался расшевелить общество и дал ему ощущение пробуждения от многолетней летаргии. 

Основным врагом генсека были не фрондирующие функционеры и казнокрады, а болезни и стремительно уходящее время. С молодости он страдал почечным диабетом. Затем добавились гипертония, пневмония, колит, артрит, мерцательная аритмия, опоясывающий лишай. В начале 1980 года, будучи в Афганистане, Андропов подхватил «азиатский» грипп, начались почечные обострения, вплоть до обмороков. Он сильно облысел, кожа пожелтела, ослабла рука. Генсеку выписали из-за границы индивидуальный аппарат искусственной почки, он все чаще прибегал к диализу, искусственному очищению крови.

Но уже в конце февраля 1983 года, всего через три с половиной месяца после овладения советским «троном», почки отказали. В мае Андропов с трудом выходил из машины, поднимался по лестнице, его повсюду поддерживали охранники. Тогдашний помощник Михаила Горбачева Валерий Болдин вспоминал: «Андропов повернулся, и я увидел его абсолютно отрешенное лицо. Он чувствовал себя так плохо, что, по-моему, даже не понял, что я ему сказал. Было очевидно, что надолго его не хватит». В августе на ногах образовались незаживающие язвы, усилилось дрожание рук. Отныне Юрий Владимирович работал в основном в загородной резиденции, часто — не вставая с постели.  

Утром 1 сентября он провел последнее в своей жизни заседание Политбюро, был малоподвижен, выглядел очень устало. Сразу после этого отправился в Крым, там почувствовал облегчение и несколько часов, легко одетый, гулял по прохладному лесу, устав, посидел на гранитной скамье. На второй день развилась флегмона, гнойное воспаление. Генсека экстренно вернули в Москву, провели срочную операцию, но послеоперационная рана так и не зажила. Стало все труднее бороться с интоксикацией. Андропов прекратил ходить и в конце октября окончательно перебрался в спецбольницу в Кунцеве.

В последние месяцы жизни ему отказали не только почки, но и печень, легкие, пришлось применять внутривенное питание. Двое охранников ухаживали за ним, как за ребенком, носили на руках. Но даже в таком полуживом состоянии, ослепнув на один глаз, Андропов мужественно продолжать работать. Заказал произведения Салтыкова-Щедрина, романы Достоевского и Толстого, повесть Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов». Охранники переворачивали страницы, и генсек одолевал по 400 страниц в день, причем все так же дословно «фотографируя» тексты. 

Осознавая близость конца, Юрий Владимирович просил «зайти» любимых помощников. Егор Лигачев потом признавался, что «шефа» не узнал, принял его за другого больного. Несколько минут не мог прийти в себя, неловко молчал. Горбачев рассказывал, что испытал потрясение, увидев осунувшееся, отечное лицо серовато-воскового цвета, поблекшие глаза, которые Андропов почти не поднимал. «Поразило, как он поседел, стал совсем белым». «Мне было больно смотреть на Андропова, лежащего на специальном противопролежневом матрасе, малоподвижного, с потухшим взглядом и бледно-желтым цветом лица больного, у которого не работают почки. Он все меньше реагировал на окружающее, часто бывал в забытьи», — спустя годы писал Евгений Чазов. 

9 февраля 1984 года в 16:50 по московскому времени Юрий Андропов скончался. По заведенным правилам извещать партию, государство и народ не торопились. Страна узнала об уходе своего генсека почти через сутки. Следующим «генеральным» был наконец избран Константин Черненко: бессильный и покладистый «доходяга», он устраивал и «стариков» типа Устинова и Громыко, и «молодежь» — Горбачева, Рыжкова и Лигачева, которые группировались, чтобы не упустить верховную власть в следующий раз — он представится ровно через 13 месяцев.    

«Души прекрасные порывы»  

Если остановиться на предыдущем, получим сусальный образ наподобие «дедушки Ленина». Но Юрий Андропов — фигура неплоская, сложная, многосоставная. 

Как посол СССР в Венгрии он участвовал в подавлении венгерского антисталинского, антисоветского и антисоциалистического восстания 1956 года (супруга Андропова настолько тяжело перенесла расправы над коммунистами и сотрудниками спецслужб в Будапеште, что испытала психическое расстройство и пристрастилась к наркотикам). Как председатель КГБ он принимал участие в удушении «пражской весны» 1968 года и польской «Солидарности» в начале 80-х. 

«Главный урок, усвоенный Андроповым в Венгрии, был прост. Он увидел, с какой легкостью коммунистическая партия может потерять власть над страной, если только позволит себе ослабить идеологический контроль, цензуру, если исчезнет страх. Ничто другое подорвать власть партии не может. Главное — не давать свободы», — формулирует Леонид Млечин.

Поэтому у себя на родине, в СССР, Андропов воссоздал ослабленную при Хрущеве разветвленную сеть отделений своей грозной организации в городах и районах, в учреждениях, НИИ, на предприятиях, имеющих хоть какое-то отношение к обороне, на транспорте. Восстановил и увеличил численность Комитета, количество управлений. Щедро раздавал высокие, в том числе генеральские, звания. И вообще заботился, чтобы подчиненные были обеспечены хорошей зарплатой, жильем, продовольственными пайками. У «комитетчиков» были свои «закрытые», поликлиники, госпитали, дома отдыха, санатории. Боровшийся с кастовостью у других, в своем ведомстве Юрий Андропов ту же кастовость щепетильно поддерживал. 

Свое место в практике Комитета нашли и своеобразные «приписки». «Лубянка» специально внедряла «продвинутых» агентов в такие эмигрантские организации, как Народно-трудовой союз и Организация украинских националистов, чтобы, подпитав интеллектуально, продлить их вялотекущую деятельность и, таким образом, обеспечить себе «фронт работ», должности, звания, оправдать расширение финансирования и штатов.

Особой гордостью Андропова стало созданное им Пятое, идеологическое, управление КГБ, состоявшее из разнообразных отделов: творческой интеллигенции, молодежи, спорта, национальных отношений, религиозных организаций, отделов по борьбе с сионизмом и с диссидентами. В каждом отделе — тысячи сотрудников. Работать в Пятом управлении было выгодно: некоторые чекисты охотно «способствовали» своим родственникам и знакомым и «решали вопросы» с поступлением в престижный вуз, а сами стремились попасть в туристические группы, творческие или спортивные делегации, отправлявшиеся за рубеж. (К слову, Андропов считал, что советские туристы подвергаются за границей особой опасности вербовки иностранными разведками, и как мог ограничивал выездной туризм.) 

Развивалась сеть доносителей. В нее, в обмен на решение бытовых (например, квартирных) проблем или содействие в карьере, втягивались неустойчивые представители интеллигенции. Так шел «сбор материалов» на композитора Дмитрия Шостаковича, драматурга Виктора Розова, сатирика Михаила Жванецкого, философов Юрия Карякина и Сергея Аверинцева, многих других.  

Велась тщательная перлюстрация почты. (Как-то КГБ перехватил письмо Александра Бовина, входившего в группу спичрайтеров Леонида Брежнева, в письме автор сетовал, что тратит талант «на службу ничтожествам»; Андропов, опасавшийся, что его опередят, доложил о письме лично Брежневу, и Бовина выгнали из ЦК.)

Кроме того, андроповский КГБ организовал тотальную прослушку телефонов, квартир, дач, служебных кабинетов. «У меня на прослушивании телефонных и просто разговоров сидят молодые девчата. Им иногда очень трудно слушать то, о чем говорят и что делается в домах людей. Ведь прослушивание ведется круглосуточно», — сокрушался «хозяин Лубянки». «Под колпаком» оказались не только «ненадежные» граждане и иностранцы, но даже члены Политбюро. Соратники Брежнева прекрасно понимали, что обслуга докладывает о каждом их шаге и у генсека (Брежнев и не скрывал) есть досье на каждого из них.  

Не чурался доносов и сам Андропов: например, «писал» в ЦК на главного редактора журнала «Новый мир» Александра Твардовского, хотя уверял, что это любимый его журнал. Цензура не пощадила Театр сатиры, Ленком и, конечно, Театр на Таганке. Вынужденная эмиграция главного режиссера Таганки Юрия Любимова, как и Иосифа Бродского, Александра Солженицына, Александра Галича, Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, Владимира Войновича, Василия Аксенова, Георгия Владимова и других — дело рук КГБ андроповского закала.  

Лишение гражданства — лишь элемент, причем не самый «убедительный», из изощренного набора средств, которые чекисты применяли против диссидентов (самый известный из них, конечно, Андрей Сахаров). Куда страшнее были длительные тюремные сроки (так, писателю-самиздатовцу Леониду Бородину «впаяли» максимальные 10 лет лагерей и 5 лет ссылки, в общей сложности в тюрьмах и лагерях томились сотни политзаключенных) и «принудительное лечение» в психушках (наиболее известные жертвы — Валерия Новодворская и генерал Петр Григоренко). Когда в конце 80-х, во время горбачевской перестройки, карательной медицине был положен конец, с психиатрического учета сняли около 800 тысяч (!) пациентов. 

Наконец, при Андропове (чья мать Евгения Карловна носила фамилию Файнштейн) в Советский Союз вернулся официозный антисемитизм. Почти остановилась эмиграция евреев: в 1981–1982 годах за пределы СССР ежемесячно выезжали только 150–200 человек, потом, когда Андропов возглавил партию и государство, положение стало еще труднее. Андроповский КГБ рьяно искоренял интерес к еврейскому языку, истории, культуре, вел строгий контроль за карьерными «траекториями» советских евреев, не допуская их на верхние этажи управления. Правозащитника Анатолия Щаранского, который бесстрашно отстаивал интересы своих соплеменников, сначала обвинили в шпионаже и упекли в тюрьму, а потом обменяли на нескольких провалившихся разведчиков.   

Совсем другой Андропов 

Никто иной как Юрий Андропов, друживший с другим всесильным силовиком — министром обороны Дмитрием Устиновым, помогал укреплять влияние армии и ВПК на Леонида Брежнева, раздувать военные бюджеты. В конце 70-х при поддержке председателя КГБ было принято решение об установке на западных рубежах СССР ракет средней дальности с разделяющимися ядерными зарядами СС-20. С этого началась гонка вооружений, в конце концов обанкротившая Советский Союз. При активном участии главного чекиста СССР советско-партийная верхушка осуществляла разорительную для собственной страны поддержку «дружественных» режимов в Азии, Африке, Латинской Америке. 

Не слабоумный генсек, а Устинов, Андропов и Громыко принимали решение о вводе советских войск в Афганистан. Когда начальник Генштаба Николай Огарков заметил, что, войдя в Афганистан, Советский Союз столкнется с большими внешнеполитическими осложнениями, Андропов отрезал: «У нас есть кому заниматься политикой. Вам надо думать о военной стороне дела, как лучше выполнить поставленную вам задачу». А Георгию Арбатову, потом почти уговорившему Брежнева отозвать из Афганистана хотя бы 10% советского военного контингента, Андропов устроил разнос. 

Именно при генсеке Андропове Москва вляпалась в позорную историю с южнокорейским Боингом-747, который 1 сентября 1983 года вместе с 269 пассажирами и членами экипажа сбили над Сахалином. Позор не в том, что советский истребитель уничтожил гражданский лайнер (уже при Борисе Ельцине с СССР и России обвинения в необоснованной ликвидации южнокорейского борта были сняты), а в том, что еще неделю после трагедии советское военное и политическое руководство юлило и врало всему честному миру: это не мы (аналогии с Донбассом напрашиваются сами собой). Еще через пару недель советская сторона опубликовала официальное письмо Юрия Андропова (он был уже тяжело болен), в котором генсек безоговорочно поддержал своих военных.

Что касается попыток усовершенствовать советскую экономику, то характерно его отношение к реформам премьер-министра Алексея Косыгина, предпринятым было в середине 60-х: Андропов с тревогой наблюдал за набиравшими обороты темпами реформ, полагая, что они дестабилизируют советское общество и, следовательно, подорвут монополию Политбюро на власть. Брежнев посчитал точно так же, преобразования свернули, а Косыгин невзлюбил Андропова.  

Воспитанник партийно-бюрократического аппарата, один из столпов и ярый приверженец тоталитарной Системы, Юрий Андропов, безусловно, и не думал «расшатывать основы» плановой, командно-административной экономики. (Показательно, что, въехав в Кремль, он так и не сменил председателя Совета министров, оставил на этом посту доставшегося от Брежнева 77-летнего Николая Тихонова.) К тому же, ни дня не проработав на заводе или в колхозе, Андропов не владел профессиональными познаниями в области промышленности, сельского хозяйства, финансов. И, придя к высшей власти, не имел более-менее комплексной программы изменений. Не говоря уже о переводе советской экономики на рыночные рельсы (это то, в чем она действительно и больше всего нуждалась, но даже Горбачев, в силу своего социалистического догматизма, не решится на рыночные отношения).

Андропову, в течение 15 лет стоявшему во главе мощнейшей репрессивной организации, представлялось, что достаточно «обеспечить железную дисциплину», «почистить ряды», «навести порядок». Те, кто постарше, помнят, как это происходило: милицейские облавы в банях, парикмахерских, кинотеатрах, очередях, электричках, штрафы за опоздания на работу и простои. И все это на фоне безнадежного дефицита продуктов и вещей, карточной системы. Люди возмущались и саботировали: на службу приходили вовремя, но к работе приступали через час-полтора. 

Вскоре облавы прекратились. Но о такой «вольнице», как демократизация, свобода слова и т. п., естественно, не было и речи. Амнистия, объявленная к 60-летию образования СССР, не распространялась на инакомыслящих — «политических», «националистов», «религиозников», «промысловиков». 

В заключение — о личных качествах Юрия Андропова. Близко знавшие его люди, наряду с привлекательными чертами говорят об осторожности, нерешительности, даже трусости. О недоверчивости, замкнутости, необщительности. Он почти не вспоминал и тем более не рассказывал о первой семье: его старший сын Владимир неоднократно сидел, спился и умер в возрасте 35 лет. Андропов боялся Брежнева, был абсолютно предан ему и сильно расстраивался, когда вызывал его неудовольствие. В то же время он, видимо, лелеял мечту о брежневском кабинете и с конца 70-х опасался раздражать Леонида Ильича, «вылезать» с инициативами. «Хотите, чтобы меня выгнали из Политбюро?» — раздраженно объяснял он помощникам. И точно так же ни в чем не перечил Устинову, хотя понимал губительность оголтелой милитаризации, которая обрекала советский народ на существование впроголодь. 

Судьба заслуженно отомстила Юрию Андропову, всю жизнь отдавшему укреплению и пролонгации советского тоталитаризма. Завладев заветной целью — высшей властью, он не успел ни сконцентрироваться, ни осуществить бродившие намерения. И вошел в историю как-то нерешительно, под стать своему характеру, нелепо. Ну а нам урок: стоит ли связывать надежды на демократию, торжество гражданских прав и рыночную экономику со «спецслужбистами», среди которых, как известно, «бывших не бывает»?

Александр Задорожный