Всеобщая волна лицемерия и ханжества

Мне противно, когда с равнодушным лицом говорят о какой-то скорби, приводят в пример своих погибших родственников...выглядишь дураком, что не можешь вместе с ними разделить их привычное равнодушие, расплакаться и поскорбеть.

Достало это еще с детства.

Mое детство ведь прошло в кругу еще молодых фронтовиков, и я помню, как этот день воспринимали они и как отмечали мы его тогда с ними месте.

Мы тогда (60-е годы) считали праздник 1 мая более главным, а 9 мая уже вторым...и это установилось естественным путем, помимо сознания. Наверное, так получилось потому, что День Победы только начали отмечать с 1965 года и он еще не был привычным.

А вот Первомай был главным идеологическим. Это был специальный фестиваль пролетариата, к тому же весной. 1 мая, мне помнится, праздновалось два или три дня, а вот 9 мая - один день, и потому он выглядел полубудничным.

Для школьника Первомай был действительно праздник - три дня без школы, да еще в мае, когда первые листья прут, трава, одуванчики...Одуванчики на утро растекались желтым ковром на южных склонах оврагов.

На официальную демонстрацию 1 мая мы несли, почему-то, полураспустившиеся березовые веточки с привязанными к ним шариками и маленькие флажочки с надписью "Мир. Труд. Май" и еще "Миру мир".

Первомайские демонстрации были многочисленные, организованные колоннами от заводов, ведомств, школ и вузов.

Сходились к центральной точке, где "отцы" и именитые люди города несли какую-то скучную чушь с трибуны, а мы их все ждали, пока они исполнят эту нелепую традицию. Все понимали, что надо и особенно не роптали. Так, чуть-чуть, между собой. Только усиленно пользовались туалетами, чтобы отлучиться из стоящей перед трибуной колонны в ближайший общественный туалет.

Но и они понимали и нас не слишком томили. Более утомительным и более нелепым это уже стало потом, с годами. После десятка коротких энергично-оптимистичных и однообразных проповедей был небольшой концерт местной самодеятельности, это было тоже не очень, но интерес был уже выше - все-таки там выступали и знакомые. А затем начинался уже настоящий праздник - в сквер приезжали автолавки, раскрывались двери автофургонов, и там ящиками стояли спиртные напитки, конфеты, печенье, кильки в томате и, конечно же, плавленные сырки. Народ мновенно рассыпался из своих колонн и организованно трансформировался в очереди у автолавок. Вокруг на траве расстилались либо покрывала, либо газеты и так получались импровизированные столы. Выпив, люди шарахались в гости от "стола" к "столу", а из ближайших репродукторов звучала музыка. Напивались сильно, но хулиганства особенно не было. Случались и драки, бывало и с тяжелым исходом, но это не было массовой практикой, скорее, отдельные случаи. Называлась эта часть праздника - массовые гуляния.

Вот так проходил первомай.

Через несколько дней наступало 9-е мая.

По сравнению с первомаем этот день был менее помпезным и мероприятия более скромными. Масовых гуляний уже не было.

В шестидесятых этот день открывал марш, который возглавлял духовой оркестр, за ним шли небольшие колонны, в составе которых были свои духовые оркестры и тоже разбитые по ведомственному признаку. В их рядах было много тогда еще молодых ветеранов, многие были с наградами. Только я не помню ни одного ветерана, чтобы у него была вся грудь в орденах и медалях. Было по две-три награды, у кого-то вообще одна медалька, у кого-то и вовсе не было. Но отношение к тем наградам было уважительное. Каждая медаль обращала на себя внимание, они не затмевали друг друга, не терялись в нелепой нагрудной массе, как сейчас.

Самой уважаемой медалью была медаль "За отвагу" и ленточка стального цвета с синими краями от этой медали иногда выполняла роль символа Дня Победы на открытках и транспорантах, вместе с ленточками от орденов "Красного Знамени" и ордена "Славы". В последующие годы на открытках стала чаще появляться ленточка от медали "За победу над Германией" и ордена "Славы", то есть та самая лента, которую сейчас называют георгиевской или колорадкой.

Для нас, ребятни, было удивительным, например, что какой-то дядя Вася, инвалид на тележке, который в будние дни был часто полупьяным и выпрашивал у прохожих по пять-десять копеек у магазина, чтобы набрать на стакан, и которого мы дразнили, вдруг оказывался совсем другим человеком. Все на той же тележке, но в парадном пиджаке, к которому прикреплены медали. Для нас было удивительным узнать, что, оказывается, он герой. Обычная воинская медаль, с залоснившимися и потертыми ленточками, была в наших глазах признаком доблести. Нынешняя золотая звезда героя ни в какое сравнение не идет с той потертой медалькой. И дядя Вася отныне становился для нас другим человеком, которому мы, впоследствии, помогали и на стакан водки собрать и пьяного до дома докатить.

Праздник 9 мая был короче и менее содержательым, чем 1 мая. Также колонны сходились к трибунам, уже значительно поредевшие, так как бывшие фронтовики не стремились попасть под те трибуны, где им официальный докладчик от райкома КПСС будет рассказывать свою фронтовую историю, как он сражался. У каждого фронтовика были свои истории. Мы же, все остальные, выполняли эту повинность, в десятый раз слушая с трибуны историю профессионального рассказчика. Все эти официальные фронтовые истории мы уже знали, так как эти рассказчики к тому времени уже начали ходить по школам и все это нам там десятки раз рассказали. Это тогда стало называться патриотическим воспитанием. Партия спохватилась и начала окучивать эту дату, формируя традиции и используя победу для возвеличивания своей "великой роли".

Довольно быстро, уже после обеда все население растекалось по домам, и там уже сидели, разбившись на компании, у кого-либо на дому, на даче, в саду и т.д.. Эти первые праздники еще не были семейными, мужчины после официальной массовки собирались сами, мужской компанией.

Это был совсем другой формат и разительно отличался от официального, никто не скорбел и за сердце не хватался. Они делились всякими историями, зачастую тут же выдуманными. Но частые лаконичные тосты за павших соблюдались и пили с некоей торжественностью, которая тут же заканчивалась кряком от выпитого залпом стакана и похрустыванием огурца, как поставленная точка, и истории начинались опять.

Кто-то рассказывал, как участвовал в крупной войсковой операции и обязательно упоминал, что видел Жукова или Рокосовского, кто-то рассказывал, как где-то водку нашли и ящик тушенки и пили и жрали рядом с передовой. Кто-то рассказывал как входили и стояли гарнизонами в немецких городах, и рассказывали о тамошнем быте, но не немцев, а самих солдат. В историях доминировали факты удали, бесшабашности, находчивости и т.д.

Вспоминали в основном последние год-два войны. Первые же годы, видимо, ушли на дно памяти, вытесненные более поздними событиями. Часто в такие компании разбирали с собою по инвалиду-колясочнику, которые в будние дни постоянно присутствовали на рынках и возле входов в магазины. Это были не те инвалидные коляски, о которых может думать современный читатель. Таких колясок еще не было у нас. Эти коляски были примитивно просты - доска, обитая брезентом, а то и просто обмотанная тряпками, с подложенной под него ватой и установленная на маленькие колесики или подшипники. Безногий инвалид усаживался на нее на колени (если колени были) и передвигался, отталкиваясь руками. В руках он держал два маленьких деревянных брусочка с ручками, наподобие утюгов, ими и отталкивался от земли. То есть это некое подобие нынешнего скейта, но в примитивной форме.

Было очень много вымыслов и бахвальств. На каждой улице можно было встретить за столом личного водителя Жукова с его "эксклюзивными свидетельствами". Если судить о количестве "личных водителей" только в нашем городке, то получалось, что Жукова возило несколько автопарков.

И вот, спустя несколько десятилетий я вижу надрывный пафос и скорбь на равнодушных лицах. Уже нет тех ветеранов с двумя медальками, нет инвалидов с костылями или безногих на тележках. Ничего этого нет, но выросла вдруг из ничего волна всеобщей "скорби" и "памяти". Никто из этих, кто кричит о памяти, почти ничего не знает о том, что было. Почти все те, кто кричит о своих убиенных родственниках и памяти о них, их давно не помнят, к ним ничего не чувствуют. Они уже успели забыть похороненного пару лет назад собственного родителя, но утверждают, что свято помнят деда или прадеда, погибшего 70 лет назад. Они и правды о войне не знают.

Какая-то всеобщая волна лицемерия и ханжества.

Это "память", которая не возникла у них естественным образом, через почитание и уважение своих родных. Это к ним пришло извне, из телевизора и от пропаганды. Это неестественное чувство и даже не чувство. Это признак причастности, но не к ветеранам, а к чему-то иному, до конца не понятному для них действу общности или стадности. Это уже давно никак не связано ни с ветеранами, ни с победой. Это превратилось в некую протокольную скрепу, где власть использует стадо для организации пропаганды, спекулируя и прикрываясь памятью родственников, приобщая через это широкие слои населения к этой пропаганде.

Коварно, через трагедию прошлого, власть формирует у населения вкус к новой агрессии и ненависти.

Вы не скорбные родственники, а паства все тех же райкомов КПСС.
Это не память о войне, это подготовка войн новых и новых трагедий.