Вы здесь
«В нашей стране если человек не хочет быть говном, то ему непросто»
3 сентября Сергею Довлатову исполнилось бы 75 лет. В 2017 году в прокат выйдет биографический фильм «Довлатов» Алексея Германа-младшего.
— Расскажите о съемках вашего фильма «Довлатов». Какими источниками вы пользовались, когда собирали фактуру про главного героя?
— Я много прочел о Довлатове, пока мы готовились к съемкам, работал с воспоминаниями, с биографиями. К сожалению, по Довлатову в архивах ничего особенно нет, вот по Бродскому архивы большие. А про Довлатова есть книжки получше, есть книжки похуже, но проблема в том, что практически ни одна книжка не говорит ничего по существу.
Ну да, он был такой-сякой, замечательный, плохой-хороший, а дальше-то что? Какой он был писатель? Я считаю, что мы еще не до конца сами это поняли, потому что у Довлатова есть свойство такое — он умеет удивлять. И удивляет он до сих пор. При этом надо не забывать, что он был высокий, красивый, физически сильный, нравился женщинам, то есть это не совсем вписывается в привычный для нас канон русского писателя. Он в этом смысле больше даже на американских писателей похож. Ну и, действительно, он многое взял из американской прозы, наряду с Чеховым, конечно. Что до его образа, то надо разделять, какой Довлатов был в жизни, какой в книгах, а какой в чужих воспоминаниях. Ведь его проза — она же не автобиографична, это беллетризированный образ, и насколько реальный Довлатов соответствует тому герою, который он выдумал себе, — это очень запутанная тема. Довлатов, занимаясь мифами о других людях, в конечном счете сам превратился в миф. И большая проблема в том, что, когда начинаешь в это углубляться, вскрывается, что все, просто все знали Довлатова, вот кого ни спроси. Потому что он стал символом, он стал народным героем, и тут грех не иметь собственной байки о нем. Даже неважно, были ли вы на самом деле знакомы или тебе показалось, что ты с ним однажды мог в одной очереди стоять. Настоящие друзья, друзья мнимые, те, кто сами себя друзьями назначили, — все они по прошествии лет смешиваются в один такой огромный ком, который ретранслирует довлатовский образ, но очень мало что к нему прибавляет.
— И все же ваш Довлатов — какой он?
— Мне важнее всего Довлатов-писатель. И писатель он очень точный и и очень узнаваемый: он не только попал в свое время, но и почувствовал наступление новой эпохи, кога само понятие великих романов начало рассыпаться и пришло время для более кратких высказываний. То, что он все делал левой ногой между запоями — это миф, так не бывает. Он искал свой язык годы и годы, напряженно работал над письмом, им была проделана огромная стилистическая работа, нельзя это сбрасывать со счетов! Я считаю, что Довлатов изначально был очень амбициозным писателем. Из воспоминаний мы видим, что он с детства хотел быть литератором. Так же как миф про его компромиссы с властью, потому что если он хотел бы идти на компромиссы, то писал бы про комсомол и двигался по карьерной лестнице. Что до отдельных моментов, работы в советских газетах, то знаете, надо же семью как-то содержать...
— Сегодня часто можно встретить упреки Довлатову за конформизм, за злые насмешки над товарищами, за то, что он без их ведома выводил их в своих рассказах и сгущал краски. Что вы об этом думаете?
— Смотрите, он же мог встроиться в советскую литературу? Мог. Но не стал встраиваться, гнул свою линию и в итоге эмигрировал. Я вообще считаю, что эту тему про конформизм Довлатова поднимают современные писатели, которые ему, попросту говоря, невероятно завидуют. Они могут быть небездарными, но до его таланта им далеко, — отсюда запредельная ревность к чужому успеху. Ведь мало у кого в истории русской литературы получалось быть настолько любимым людьми. Что до характера Довлатова, то я вам скажу такую вещь: кто вообще сказал, что человек обязательно должен быть добрый? Про меня тоже ходит масса слухов, как жестко мы работаем, какой я монстр и вообще. Но я не монстр, я просто пытаюсь делать свою работу хорошо и честно. Поэтому если человек жлоб, то ему будет со мной некомфортно. И так у всех — не бывает такого, чтобы у человека получалось общение сразу со всеми. Я считаю, что глубоко наплевать на какие-то такие недостатки у писателя, как скверный характер или, там, негуманный юмор. Не стучал же? Не стучал. Не убивал? Нет. Своих не сдавал? Тоже нет. Мне кажется, что это вполне себе достойно. А пошутил жестоко — ну и чего тут, это жизнь, люди вообще были тогда резче, чем сейчас, не терпели пошлости, не смирялись с какими-то вещами: что же их теперь, судить за это? Но настоящий автор — он и должен быть таким контркультурным, непримиримым человеком. Я бы, наоборот, счел странным, если молодой писатель не пьет, не курит, не заводит романов, не мучается, не дерется и не рискует. Скорее всего, это значит, что он писатель-то так себе.
— Действие вашего фильма происходит в Ленинграде в 1971 году: вам сложно было снимать ту эпоху в Петербурге наших дней?
— Да, непросто, приходилось что-то выискивать, придумывать, переделывать. Надо сказать, что та реальность, в которой работал Довлатов, — она ушла уже почти. Взять тот же Санкт-Петербург сегодняшний — между ним и Ленинградом семидесятых разница колоссальная, многое уже отремонтировано, перестроено, обжито. Вопреки расхожему демократическому мнению, иногда в наших городах что-то происходит. Улица Рубинштейна превратилась в ресторанную улицу, которая входит в списки подобных европейских улиц регулярно. И люди изменились очень сильно: много кто уехал в Германию, Израиль, много кто умер, лица уже не те, что на фотографиях, стало больше крестьянских лиц на улицах. Нам в этом смысле было ой как непросто снимать Ленинград семидесятых в Петербурге десятых.
— Судьба Довлатова в СССР — мучиться, не находя себе места, получать запрет на публикацию, пить и в итоге бежать из страны — насколько она, на ваш взгляд, характерна для творческих людей в России?
— Я не считаю, что Довлатов и его круг были политическими борцами. Это сейчас у нас каждый второй писатель — политический активист и общественный деятель. Хотя при этом писателями являются довольно относительными по сравнению с тем же Бродским. А эти просто делали свое дело. Их трагедия в том, что в нашей стране если человек не хочет быть говном, то ему непросто. Просто в силу липкого и сложного абсурда нашей реальности. Действительно, у нас поэты часто гибли, как Введенский и Хармс, хотя есть и исключения, конечно, — Державин, например. Но в целом, конечно, на протяжении столетий государство с идиотически бессмысленными усилиями боролось с лучшими своими детьми. И делать вид, что никаких преследований не было, и это само по себе все происходило, глубоко неправильно: достаточно почитать стенограмму суда над Бродским. И главное, что можно здесь сделать, — это избежать подобных ошибок в будущем, относиться к писателям и художникам мягче, принимать их такими, какие они есть, как они мыслят. Хотя, на мой взгляд, сравнивать некоторых, не буду их называть, современных художников-акционистов с Довлатовым и Бродским — не совсем правильно.
— Лирический герой Довлатова обладает гипнотическим свойством — ему тут же начинают подражать люди, только открывшие для себя книги Сергея Донатовича. А вы испытали такое влияние на себе?
— Знаете, почему в Англии нет антисемитизма? Потому что англичане не считают евреев умнее себя. И я не считаю Довлатова умнее себя, ни сильнее себя. Я считаю Довлатова выдающимся писателем и выдающимся художником. Я не выдающийся писатель и не выдающийся художник. Поэтому у меня никогда не было желания ему подражать. Я просто хочу выразить фильмом свою любовь и уважение к эпохе и людям, а не удовлетворять собственные амбиции. Вот и все.