Аркадий Бабченко: "Вы даже не поверите, с какой радостью мы воевали бы в Москве"

Звонят мне тут с Первого канала.
— Аркадий, здравствуйте. Хотим вас позвать на передачу о патриотизме, приуроченную к четвертому ноября. Ведущими будут Татьяна Веденеева, Ангелина Вовк и Юрий Николаев.

То есть решили сразу начать с разрыва шаблонов. Шестеренки в голове заскрипели и встали намертво. Четвертое ноября в моем мире — это день, когда в Люблине строем ходят люди с закрытыми масками лицами, вскидывают руку в зиге и кричат: «Слава России!» Почему патриотизм? При чем здесь патриотизм? При чем здесь тетя Таня? Ангелина Вовк? Первый канал хочет позвать меня, чтобы я рассказал про факельные шествия в передаче про патриотизм вместе с Хрюшей и Степашкой на «Утренней почте»? Или что? И вообще, где я, а где Первый канал?

Потом дошло. Это же я живу в реальном мире. А Первый канал живет в мире, созданном им самим. И, по всей видимости, только для себя же и самого. И четвертое ноября у них — не день русских маршей, а день какого-то там народного единства. А тетя Таня с Вовк и Николаевым давно уже выросли из Степашкиных штанишек и «Утренней почты» и ведут теперь взрослые темы, куя духовные скрепы и восстанавливая единство нации.

— Эм-м-м-м… — говорю. — А вы хорошо подумали? Вы ж меня все равно не покажете. Я ж у вас в стоп-листах нахожусь. Вы ж все равно вырежете все, что я скажу.

Нет, говорят. Что вы. Как можно! Никаких стоп-листов на Первом нет (угу, конечно, даже когда я там работал — десять лет назад, — они уже были), вы можете сказать все что захотите, у нас нет никакой цензуры, и вообще вас посоветовал Митя Алешковский, а он так классно выступил в передаче по теме «долг Родине», мы в таком восторге, таком восторге, но позвать, правда, его больше не можем, а нам нужно что-то вроде такого же, поэтому и пригласили вас. Вы же в армии служили? Служили. На войне были? Были. На Дальнем Востоке волонтером были? Были. Ну вот и поговорим об этом добровольческом движении как о проявлении патриотизма и любви к Родине.

Ну о’кей. Если вы хорошо подумали, не вопрос. Приеду.

С каждым разом телевидение меня поражает все больше и больше. Если вы считаете, что вся эта цветистая красота делается непосредственно в «Останкино», где по коридорам ходят умные люди в цейтноте, вы сильно ошибаетесь. Например, передачу к десятилетию расстрела Белого дома мы делали в подвалах на Китай-городе. Там же, в подвалах, монтировал свой «Розыгрыш» Валдис Пельш, и туда же временами приезжала Татьяна Арно. Очень забавно было смотреть, как шикарная теледива пробирается загаженными подворотнями мимо помойки, шарахаясь от дернувших врассыпную крыс. Шоу было почище «Розыгрыша».

В этот раз передачу про патриотизм клепали на какой-то арендованной промзоне на задворках «Алексеевской». Я сначала вообще подумал, что по ошибке меня привезли то ли на строительный рынок, то ли на провинциальный вокзал где-нибудь под Рязанью. Ряд переносных биотуалетов на улице. Очередь какой-то помятой разношерстной толпы к ним. Черный мерседес-купе, стартанувший с места прямо через всю эту толпу. «Скажите, а вы бригадира не видели? Вы из какой бригады?» Оказалось, массовка. «Ну не в помещение же их в туалет водить». В самом деле. Не пускать же их между съемками в туалет для белых.

По ступенькам четыре человека провели Ангелину Вовк. Все улыбались так, словно имели честь вести под ручку наследника престола. Девочки-редакторши оказались именно девочками. Лет по двадцать. Тоже не новость — телевидение страны у нас клепают молодые, пробивные, амбициозные девочки и мальчики, которые твердо знают, чего они хотят от жизни, четко видят свою цель, идут к ней напролом, и цель эта определенно не в производстве качественной журналистики. Думаю, эта цель вообще не в России. А где-нибудь в Лондоне.

Аркадий, вот список вопросов, которые вам зададут ведущие. Нам от вас нужна история про наводнение. Что-то вроде того, как вы спасли одинокую собачку.

Эм-м-м… Что? Собачку? Пардон, какую собачку?

Ну, собачку. Плыли-плыли, деревня затоплена, хозяева эвакуированы, увидели собачку, спасли. Это очень патриотично.

Ах, собачку… Ну да, конечно. Собачку. Понятно. Да. Собачку.

Прошу прощения, у вас там вообще то семь с половиной тысяч домов затопило, просушить их до заморозков однозначно не получится, весной они потрескаются и развалятся, десятки тысяч людей в трех регионах страны останутся без крыши над головой и им надо будет отстроить с нуля пару сотен деревень — какую, к чертям рогатым, собачку, блин???

Хорошо. Про Дальний Восток тогда без истории. Просто расскажете, что там делали. Как развозили гуманитарную помощь. А пока подумайте, есть ли у вас история про войну, которую вы могли бы нам рассказать.

Надо что-нибудь патриотическое. Что-нибудь типа того, как вас ранило, а ваш друг вас вытащил. А потом погиб. Желательно.

Про войну? Да. У меня есть история про войну. Могу рассказать, как комбат гонял пленного на минное поле, и тот принес ему с трупов 30 тысяч долларов, фальшивых, правда, а потом подорвался сам, и комбат приказал его расстрелять своему ординарцу, парню-срочнику, и тот расстрелял его на дамбе, а потом ходил по батальону от костра к костру и говорил, что не может больше спать. Или могу рассказать, как мой сослуживец на блокпосту задержал шедшего в Шатой за дозой наркомана, привязал его к дереву зимой и сутки выпытывал, где тот берет дозу, а потом хотел его расстрелять, а я не дал, и мы очень сильно пособачились тогда, до хватания за оружие дошло, а потом приехал комбат и отвез этого наркомана в Чернокозово, и там из него наверняка сделали боевика, если к тому моменту родственники выкупить не успели, и он если жив, то сейчас сидит, наверное. Или могу про Диму Лахина рассказать, который на войне пробыл два дня, а потом пуля перебила ему позвоночник, отказали ноги, он попросил их сам отрезать, Родина кинула ему пенсии семьдесят долларов, хотя на одни катетеры у него уходило двести, а потом мы пытались пристроить его в госпиталь Бурденко, но он умер в тот самый момент, когда его документы были у меня на руках, — не захотел жить просто. Или про фонд «Право Матери» могу рассказать, как за двадцать лет они бесплатно помогли семьям восьмидесяти тысяч погибших в армии военнослужащих. Про Нину Пистехину, которая уже лет пять живет на Казанском вокзале и носит с собой кости своего сгоревшего сына в баночке из-под майонеза и две сумки документов, запросов, исков и справок, которые она все рассылает и рассылает по инстанциям, надеясь получить полагающуюся ей квартиру. Или про Людмилу Белову, инвалида-колясочника, мать сгоревшего в Грозном Владимира Короткого, которая уже 18 лет пытается выбить из государства добавку к пенсии по утере кормильца — 1200 рублей (прописью: одну тысячу двести рублей), и это, насколько я понимаю, примерно одна трехсотая от ежемесячной зарплаты тех, кто сейчас будет рассказывать нам про патриотизм с экранов телевизоров. Про Максима Пасько, сгоревшего в танке в Грузии, которого девять месяцев не могли похоронить, и за это время его мачеха умерла от инсульта. Про…

Аркадий, ну вы же понимаете… Нам это не подходит. Надо что-нибудь патриотическое. Что-нибудь типа того, как вас ранило, а ваш друг вас вытащил. А потом погиб. Желательно.

Вот это «желательно» меня просто убило. Знаете, довольно странное чувство, когда тебе смотрят в глаза и просят рассказать про то, как убило твоего друга. Желательно.

Нет-нет, я оставался спокоен. Просто сказал, что патриотической истории про войну у меня для них тоже, наверное, нет.

Хорошо. Тогда скажете, в общем: я там был, это страшно, никому не пожелаю. Давайте теперь поговорим про армию. Как вы считаете, каждый мужчина должен служить?

Ну как я считаю… Я считаю, например, что страны, живущие в XXI веке и в информационном обществе, переводят свои вооруженные силы на автоматизированную и роботизированную армию, беспилотники бороздят воздушные океаны, а солдат становится отдельным боевым комплексом, подключенным к компьютерной системе с видеокамерой, навигатором, ночным видением, GPS-позиционированием и прочая, и прочая, и прочая, а мы все еще спорим, должен ли мужчина служить в армии или не должен. Кстати, задумайтесь — почему в охране Путина нет ни одного срочника, а все сплошь суперпрофессионалы в чине подполковника? Почему себя они охраняют профессиональной армией, а стране предлагают защищать себя своими же восемнадцатилетними мальчишками? Почему…

Страна своих солдат сливала всегда и со свистом.

Хорошо, Аркадий, давайте про армию тоже не будем. Просто скажете, что считаете, что нам нужна профессиональная армия. Это можно.

Теперь так — вы же после Чечни заключили контракт и вернулись добровольцем. Расскажите, почему. Это как раз патриотично, очень в тему нашей передачи.

Да не вопрос. С радостью. Поскольку армия у нас рабоче-крестьянская и служат в ней только рабоче-крестьяне, то и государству полностью плевать на этот самый дешевый рабочий ресурс. Зачем ценить то, что и так бесплатно? Бабы еще нарожают. Поэтому страна своих солдат сливала всегда и со свистом. После Чечни у нас не было ни одной системы реабилитации посткомбатантов. И сейчас нет. Поэтому вернувшиеся с войны седые мальчишки с бездонными глазами оставались наедине с самими собой. И подавляющее большинство из них либо спивалось, либо садилось, либо возвращалось обратно. Я спиваться и садиться не хотел, поэтому тоже вернулся обратно. И нас таких были тысячи. И к патриотизму это не имеет вообще никакого отношения. И если война была бы в Москве — мы бы с радостью воевали и в Москве. О, вы даже не поверите, с какой радостью мы воевали бы в Москве! А особенно в таких ее частях, как Кремль и ваше вот это самое «Останкино»…

Хорошо, Аркадий. Закончим. Пойдемте гримироваться. Знаете… Давайте, пожалуй, без историй в этот раз.

В студии был полный набор. Дана Борисова. Какое отношение она имеет к армии, или волонтерам, или вообще к чему бы то ни было, кроме ведения «Армейского магазина» (единственной задачей которого был отпил по цепочке сверху донизу выделенных на его производство бюджетных денег и чтобы получившуюся на оставшиеся копейки карамель никто никогда не увидел — во всяком случае, когда я там работал, было именно так), — я не знаю. Но Дана теперь, видимо, лицо российского патриотизма.

Какой-то актер, выигравший конкурс в каком-то реалити-шоу про спецназ и ставший каким-то почетным спецназовцем.

— Он что, в самом деле в спецназе теперь служит? — порадовался я за наших актеров. Не все еще потеряно, значит.

На меня посмотрели как на идиота.

Был еще хор Александрова. Ну куда ж без него. Затем суворовцы. Которые как раз подрастут к очередной войне и будут в очередном подвале кишки на кулак наматывать, пока Ангелина с Даной и Татьяной будут втирать очередным новым суворовцам про патриотизм. И масса еще каких-то людей, актеров, ведущих, деятелей шоу-бизнеса и прочее. Кто все эти люди? Что они здесь делают? О чем это все вообще? Ощущение реальности стало уходить. Полное зазеркалье.

Мне надели микрофон-петличку и вставили в ухо динамик-наушник.

Хм… Зачем наушник нужен ведущему, я понимаю — слушать режиссера. Зачем нужен микрофон гостю в студии, я тоже понимаю — отвечать на вопросы ведущего, которые ему режиссер будет говорить в наушник. Но зачем наушник гостю? Рассказывать историю про собачку, которая сейчас срочно пишется девочками в гримерке, что ли?

Подвели к продюсеру. Вот, Татьяна, это Аркадий Бабченко, которого нам посоветовал Алешковский. Татьяна оказалась человеком дела:

— Давайте я вам русским языком скажу. Алешковский у нас представляет оппозицию, и все, что он сказал, мы в эфир пустить не сможем. У нас тут цензура (да! наконец-то они сказали это!). Поэтому, если и вы будете говорить в таком ключе, это в эфир не пойдет.

— Татьяна. Давайте и я вам русским языком скажу. Я тоже представляю оппозицию. И рассказать я могу все то же самое, только как человек, воспитанный прапорщиками, в выражениях сдерживаться совсем не буду.

— Как хотите. Тогда в эфире вас не будет.

Вывели в студию. Посадили на диванчик. Николаев тренируется в произношении патриотических интонаций. Хор Александрова распевается. Дана подчеркивает патриотичное лицо. Какие-то люди уточняют нюансы своих историй. Все преисполнены осознанием великого счастья, которое им выпало, — успеть сказать по Первому свои пять слов о том, как они более лучше любят свою Родину. Все готовы в ноги кланяться за возможность попасть в эфир Первого канала.

Вы даже не поверите, с какой радостью мы воевали бы в Москве.

До съемки еще пятнадцать минут, а меня уже трясет.

Подозвал Татьяну. Уже совершенно понятно, что Первому каналу глубоко плевать на все мои истории. Понятно, что им плевать на всех этих собачек, ветеранов, солдат и их матерей. На все эти Чечни, Благовещенски, Южные Осетии и Крымски. Что все это вообще не об этом. Что это не Первому от меня что-то нужно: какие-то там дурацкие ответы на такие же дурацкие вопросы, как оно было на самом деле. Да кого это на фиг волнует здесь, в студии с отдельным от массовки туалетом? Это я, напротив, должен в ножки падать за возможность оказаться в касте избранных. Тебе разрешили писать в один унитаз с Юрием Николаевым, а не в кабинке с прочим мужичьем, так чего ты еще ерепенишься? Говори, что от тебя требуется про собачку, и будь счастлив, что выпал шанс.

Все всё отлично понимают. Во всю эту возвышенную клюкву, которую они сейчас будут нести с просветленно-счастливыми лицами, во всей студии — а это человек триста — не верит ни один. Более расчетливых людей, чем работники телевидения, я пока еще не встречал. Банкиры нервно курят в сторонке.

— Татьяна, — говорю. — Давайте-ка я лучше просто поеду домой, и закончим на этом.

— Давайте, — моментально соглашается Татьяна, и грохот, с каким падает с ее души огромный камень, разносится по всей студии.

«Мне здесь эксцессы больше не нужны…» — слышу я краем уха на выходе, как она отчитывает позвавшую меня девочку-редакторшу.

Ангелина Вовк принимает нужное выражение лица, гости в студии надевают улыбки и просветление, ведущие источают в камеру елей и величие любимой, прекрасной, неповторимой нашей страны, патриотизм в воздухе можно резать ножом, «внимание, мотор!» — слушай, Родина, мы тебе сейчас про свою любовь рассказывать будем.

Приятного просмотра.

Аркадий Бабченко