Малоизвестными подробностями о деле Надежды Савченко поделились ее адвокаты

Антон Красовский встретился с Марком Фейгиным и Николаем Полозовым и поговорил о перспективах дела Савченко, нюансах политической адвокатуры и сложных отношениях адвокатов с журналистами. Были озвучены многие подробности ранее малоизвестные.

Кто такая на самом деле Надежда Савченко?

Фейгин: Савченко — старший лейтенант вооруженных сил Украины, единственная женщина-пилот в украинской армии и, формально, штурман боевого вертолета. Это то, что записано в ее военных документах. Это прямолинейный, категоричный и очень неудобный человек. В нормальном обществе с ней было бы тяжело. То есть людям не ее круга с ней противоестественно и неудобно. В этом смысле мы имеем дело с эталонным военным начала XXI века в Украине.

Фейгин: Она адекватна ситуации, в которой она находится. Нет, она не сумасшедшая. Просто ее надо принять такой, какая она есть. Ей предъявляют требования, которые естественны для общества, окружающего нас. А она всегда находилась в исключительных ситуациях: в Ираке, на Майдане или в Донбассе во время начала войны.

Фейгин: Да, она полгода служила в коалиционном контингенте в Ираке. Была рядовым мотострелком. За эти шесть месяцев ей полагался приз — поступление в Харьковский авиационный институт. Так что в этом смысле мы имеем дело с уникальной личностью, здесь другие критерии работают. Если их сложить вместе — женщина, военнослужащая, лейтенант, Украина, — это дает совершенно динамитный результат.

Фейгин: А пилотов, например, нет. Русские считают, что женщина не может пилотировать ни боевой самолет, ни вертолет. И украинцы тоже так считали. До Савченко. Она сломала стереотип.

Полозов: Все события происходили 17 июня 2014 года. В этот момент уже начались сильные столкновения, и украинская армия наступала с севера в сторону Луганска, который был под контролем ополченцев. И, собственно, Савченко утром пошла вместе с другими бойцами батальона «Айдар» в атаку.

Полозов: «Айдар» — добровольческий батальон, который вошел в состав вооруженных сил Украины. Это не какие-то махновцы.

Савченко, грубо говоря, не нарушила присяги, но нарушила приказ: она взяла отпуск и из своих Брод во Львовской области, где находился ее полк, отправилась на Донбасс обучать зеленых новобранцев, поскольку у нее был опыт. И когда было наступление 17 июня, она тоже пошла. Во время танкового прорыва, на подступе к селу Стукалова Балка, танки и БТР с бойцами попали в засаду. Савченко, услышав звуки боя, пошла вперед, встретила раненых бойцов, которые уже были подбиты, оказала им помощь и, поскольку у них не было нормальной связи, пыталась вызвонить штаб, чтобы бойцов забрали.

Полозов: Да. Для этого она вышла на середину дороги. В нее начали стрелять — прострелили ей руку насквозь, навылет. И через какое-то время на нее вышел один из ополченцев, молодой парень. Как она потом объяснила, хотя у нее было оружие, она не стала стрелять, потому что не хотела убивать украинца. За этим парнем сразу вышел второй, у нее отобрали автомат, связали ее же портупеей и отвезли в луганский военкомат, где находился штаб батальона «Заря», которым в тот момент руководил будущий руководитель ЛНР Игорь Плотницкий. Там она провела неделю. Потом через какие-то шахты ее вывезли на территорию России и посадили в машину с российскими номерами.

Фейгин: Ей завязали глаза такой желто-синей банданой с надписью «Самооборона Майдана».

Полозов: Она сказала, что к этой машине они шли через какой-то лес, который был испещрен канавами, они спотыкались, и эта бандана туда-сюда чуть-чуть двигалась, из-за чего она видела по крайней мере то, что внизу находится, буквально под ногами. Сначала они решали, класть ее в багажник или не класть, потом все-таки посадили в салон, и какое-то время везли на этой машине. Потом ее пересадили в третью машину, «девятку». Как выяснилось в ходе следствия, это было уже в Воронежской области. То есть через границу ее перевозили где-то на севере Ростовской области и довезли до Воронежской. В «девятке» были двое гражданских. Один сидел за рулем — ее посадили на заднее сиденье со вторым. Она так же была связана.

На перекрестке у поселка Кантемировка Воронежской области машину остановил патруль ДПС. Гаишники заглядывают в машину, спрашивают: «Она?» — «Она». Начинают вызванивать. Буквально через несколько минут приезжает микроавтобус с сотрудниками ФСБ, только один из которых был без маски. Они ее пересаживают в микроавтобус и везут непосредственно в Воронеж. Привозят, завозят ночью в следственный комитет, там встречает следователь. У него в руках мобильный телефон Савченко, который забрали в плену.

Потом ее вывели из здания СК, посадили в микроавтобус. Она говорит, что показали ночной Воронеж, какой-то корабль и какую-то церковь, и вывезли недалеко за город, в селение Новая Усмань, где находится отель «Евро» — обычная такая забегаловка для дальнобойщиков: двухэтажное небольшое здание с шаурмой во дворе. Там эта вся кавалькада бойцов с вооружением заводит ее на второй этаж в двухкомнатный номер, ее оставляют одну в одной комнате, а сами дежурят во внешней. И там она проводит еще неделю. Как раз в это время к ней приезжает следователь. Это версия самой Надежды.

Фейгин: Нужен был хоть кто-то значимый, кого можно было бы показать и сказать: вот лицо хунты, вот они, добровольческие карательные батальоны «Айдар». И она была самой подходящей в силу того, что она женщина. Они рассчитывали, что ее легко промять, грубо говоря, чтобы заставить дать признательные показания угрозой большого срока и так далее.

Полозов: Корректировка огня — достаточно сложная наука, а летчик и артиллерист — это две разные профессии.

Ее к тому же обвиняют в том, что она корректировала огонь с территории, контролируемой ополченцами: по версии следствия, она пробралась в зону батальона «Заря», залезла на техническую вышку, скорректировала огонь, слезла, обежала вокруг перед расположением позиции батальона «Заря» и тут попала в плен.

Полозов: Нет. Журналистов вообще нельзя было распознать, они были без специальных касок и бронежилетов. Поэтому это обвинение снято.

Но экспертиза определила, что эта мачта — единственная точка, с которой вообще можно было распознать людей, поэтому теперь ей предъявлено обвинение в убийстве мирных граждан из-за личной неприязни к русскоязычному населению Украины.

Полозов: Погибли только ополченцы из батальона «Заря». Но обвинение не хочет исследовать всех погибших. Почему? Потому что иначе рассыпается обвинение в том, что она корректировала огонь по мирным гражданам.

Фейгин: А он не был прицельный. Клали куда попало. Они знают приблизительные координаты, вот он подкрутил — пальнул. И возможно, кто-то из мирных жителей подавал сигнал через «трубку» — так обычно бывает.

По существу, естественно, все, в том числе и журналисты ВГТРК, тогда погибли случайно.

Фейгин: Вот именно.

Фейгин: Это вопрос юрисдикции так называемый. Есть статья 12 Уголовного кодекса, по которой иностранного гражданина действительно можно судить в России, если совершено преступление по отношению к российскому гражданину или против национальных интересов, этого человека могут привлечь к уголовной ответственности. Проблема заключается в другом. Пойдя по общеуголовному обвинению, они де-факто отринули военную составляющую, которая регулируется Женевской конвенцией. Почему? Потому что имел место не международный вооруженный конфликт. Почему не международный? Потому что Россия отрицает свое участие.

Полозов: К тому же они не говорят о том, что ее выкрали, они говорят, что она сама приехала. По версии обвинения, Плотницкий, исходя из общегуманистических соображений, в какой-то момент говорит, что Савченко надо просто освободить.

Полозов: Да, поскольку она женщина, а туалетов разных нет, и помещение одно, мол, не можем мы держать женщину вместе с пленными мужчинами, и кормить надо, и так далее. И якобы он передает ее человеку с позывным «кэп Моисеев», тот отвозит ее на границу нерегулируемого перехода Северный около Донецка и говорит: иди на все четыре стороны. И она почему-то идет не в сторону Харькова, а в сторону Воронежа.

Для совершения преступления по 1 части 322-й статьи — незаконное пересечение границы — нужен прямой умысел. Мотив. Ты зачем туда идешь? Цель какая? Она никогда в жизни в России не была. Зачем ей туда идти?

Фейгин: 9 июля 2014 года было объявлено, что некая Надежда Савченко находится на территории России и привлечена к уголовной ответственности. А 10 июля, буквально на следующий день, мне позвонила Людмила Козловская, глава фонда «Открытый диалог» — это такая польско-украинская организация, которая базируется в Варшаве. И она сказала, что вот такая история, у Савченко назначенный адвокат некий Шульженко, и сейчас они в министерстве иностранных дел обсуждают вопрос, кто бы взялся за это дело, поскольку дело очень тяжелое. К тому моменту мы уже видели пленку с допросами Савченко, где она дерзко отвечает на вопросы Плотницкого. Я еще раз посмотрел эту пленку и буквально через 10–15 минут сказал: хорошо, я готов. Мне позвонил начальник консульской службы МИД Украины и сказал: рядом со мной сидит Вера Савченко, сестра Надежды, могли бы вы рассказать, что сейчас надо делать? И я говорю: совершенно очевидно, что на фоне войны кейс этот будет тяжелый и политический, все, что я могу вам предложить, — что это будет шумный процесс и не будет того, что уже происходит, как нам известно, в деле Сенцова. Мы уже знали, что Сенцова пытали. В этот же день мне пришло соглашение, подписанное Верой Савченко.

Фейгин: Да, у меня и в соглашении стоит 10 июля. Через день я предложил войти в процесс моему другу Николаю Полозову, и туда же очень просился Илья Новиков. Для него это было первое такое дело. Он не очень давно получил свой статус, но, по-моему, он превосходный процессуалист. Мы сразу же распределили обязанности, потому что понятно было, что надо летать в Киев, надо брать там документы, надо работать здесь. Плюс она же сидела в Воронеже. То есть надо из Москвы ездить в Воронеж.

Фейгин: Нет, обязанности были распределены посредством моего решения и нашего коллегиального согласия. На тех процессах, которые шли по поводу продления ареста, избрания меры пресечения и обжалования ходатайств, в которых нам отказывало следствие, мы взаимозаменялись.

Полозов: Я еще добавлю. Это будет как бы раскрытием тайны — в деле Савченко четыре адвоката.

Полозов: Четвертый адвокат — из Украины, его зовут Александр Плахотнюк. Он адвокат Юлии Тимошенко. Он присоединился к этому делу уже после того, как Надежда Савченко стала номером один в списке «Батькивщины». Российские адвокаты не могут напрямую брать информацию из иностранных государств, если мы напишем запрос в СБУ, она нас просто пошлет. Собственно, все доказательства невиновности Савченко, которые мы получали из Украины, для нас брал Александр Плахотнюк.

Фейгин: Очень большое заблуждение думать, что в это дело все так уж стремились. Дело-то это токсичное. Коля не даст соврать, ему звонили: «Ты чо делаешь? Твоей биографии конец, и профессиональной, и другой». Поэтому говорить о том, что в этом деле был какой-то серьезный конкурс, смешно. Заниматься этим делом опасно. Поэтому на начальном этапе, когда это дело не было таким, какое оно сейчас, желающих было не то чтобы очень много.

Полозов: Несмотря на то что суда по таким делам в России в принципе нет, мы убеждены, что промять систему все равно можно. У нас уже есть опыт: это не первое наше громкое политическое дело, о котором говорят не только в России, — до этого был опыт с Pussy Riot. Удачный или неудачный — это как бы другой вопрос. На ошибках учатся все, а не делает их только тот, кто не делает ничего. И мы посчитали, что вот это дело Надежды Савченко нам по плечу.

Фейгин: Рассуждать о Pussy Riot как об удачном или неудачном деле можно, только понимая его механику изнутри. И Алехиной, и Толоконниковой говорили: вы получите семь лет, однозначно, отправитесь на зону, и вас там будут шваброй драить, «полировать», как они говорят. Это говорилось не замысловато. Оперативники центра «Э», сопровождавшие это дело, говорили им это впрямую. А вот признаетесь, тогда будет условка. И здесь очень важно, чего хочет сам клиент. Если он говорит: слушайте, я не так силен, я не могу, я лучше дам признательные показания, договорюсь, — тогда ему такие, как мы, вообще не нужны. Если ты не хочешь идти напролом, бороться, менять систему, то не надо брать адвокатами таких, как мы.

Полозов: Политическая адвокатура — это больше, чем адвокатура. Есть юридический слой, где пишутся жалобы, оспариваются те или иные процессуальные решения, осуществляется поиск доказательств невиновности и оспаривание доказательств виновности. Этим занимается сто процентов адвокатов. Мы добавляем к этому еще и публичное общение с политиками разного уровня, за рубежом, здесь — не важно. Мы помогаем создать некие политические условия. Например, как в случае с Надеждой Савченко, человек избирается в Верховную раду и становится делегатом ПАСЕ, обретая иммунитет (который Россия, кстати, не хочет признавать). Плюс медиакампания, которая позволяет расширить круг тех, кто так или иначе вовлечен в этот процесс.

Фейгин: Нет, наоборот, все это в конечном итоге направлено на его освобождение, потому что только это может его освободить. В противном случае, как в деле Сенцова, где нет политической адвокатуры, ему все равно дадут 20 лет. Пойми одну вещь. Если ты публично не говоришь о том, что человек невиновен, и не доказываешь это в том числе посредством процессуалистики, но используя политическую методологию, то всем насрать, всем все равно. Потому что если о деле не говорят, значит, его нет. Если о человеке не говорят, значит, он не существует.

Фейгин: Он прилетел. Меня постоянно спрашивают, почему Новикова нет во время сухой голодовки. Это происходит оттого, что к нам слишком повышенное внимание, от нас требуют больше, чем от обычных адвокатов. Я не помню, чтобы к другим адвокатам украинских политзаключенных — Афанасьева, Черния, Кольченко — были так же требовательны.

Во-первых, можно спросить об этом самого Новикова. А во-вторых, у нас в процессе, здесь, в России, специально три человека. Если одного адвоката по каким-то причинам нет, то это не значит, что его некому подменить.

Фейгин: Слава богу.

Фейгин: Просто журналисты должны полностью отринуть личное отношение и личные эмоции.

Фейгин: Это при мне было. В феврале я пришел к Надежде и она мне говорит, что правозащитница Яна Королева из «Росузника» передала ей вопросы издания «Медуза» (там не было написано «Азар»). И дает мне эти вопросы. Я их читаю. Вопросы странные. Например, там было написано, что «Айдар» расформирован — а он не расформирован, ну и так далее. Много фактических ошибок. Надежде не понравились не просто вопросы, она сказала об их провокативном, хамском тоне. Так она их восприняла.

Фейгин: Это все ее. Она увидела Азара на суде. Он зашел в зал, она говорит: «Это ты Илья Азар?» — «Да, это я». Она ему говорит: «Ну ладно, на пять вопросов я отвечу». — «А чой-то на пять, а не на 33?» Это прямая цитата, можно переспросить у Азара. Ей это не понравилось.

Фейгин: Не всегда, она непростой человек. Например, я говорю: не надо голодать, потому что здесь это ни на кого не произведет впечатления. А ты посадишь почки, печень, у тебя женские особенности есть. Она говорит: ты ничего не понимаешь, у тебя представления сексистские, мужские, какие-то непонятные, я в армии была.

Фейгин: Ну, слово «сексистские» она по-своему употребляет. Она вообще и нецензурно бранится.

Фейгин: На меня выходило три украинских блока, которые просили ее войти в списки. «Свобода». Еще маленький блок какого-то радиоведущего Балашова. И третьим была «Батькивщина», которая сразу сказала: мы предлагаем ей первое место — это путь для того, чтобы получить делегатство в ПАСЕ, а это иммунитет.

Фейгин: Я разговаривал с самой Тимошенко. Но сначала Власенко, конечно (соратник Юлии Тимошенко, депутат Верховной рады. — Прим. ред).

Фейгин: Да, в этом не было сомнений, потому что мы перезванивались, и было ясно, что это были они.

Фейгин: С пранкерами все было по-другому. Ничего бы этого не произошло, если бы они напрямую мне позвонили. Они позвонили и развели сначала генерального консула в Ростове, Москаленко. А уже он мне сказал: Марк, тебе сейчас будет Ложкин звонить лично (глава администрации президента Украины. — Прим. ред.).

Фейгин: А как я мог подумать, что это не Ложкин? Тем более просьба же была — нужно что-то сделать, иначе Савченко умрет из-за голодовки, она же упертый человек. Вот президент хочет проект письма прислать, посмотрите его, подлинник мы утром пришлем в генконсульство диппочтой. И они позвонили Москаленко снова и сказали: «Ну вы ждите, утром будет диппочтой», — называя фамилии людей, которые осуществляют эту дипкурьерскую доставку. Откуда они знают внутренние подробности работы дипломатической службы? Везде дипломатические ведомства связаны с разведкой, контрразведкой, гостайной и так далее. Откуда? Москаленко говорит: да, конечно, я утром получу. И утром в генконсульстве отключают свет, и они не могут поднять ворота, чтобы выехать к тюрьме. А я в девять уже захожу в тюрьму и думаю, что на выходе получу подлинник документа.

Если бы мне позвонил пранкер Вован, я бы что, поверил? Но дело в том, что до этого мне четыре раза передавали письма Порошенко — не таким образом, но похожим. Москаленко так же передавал письмо, от руки написанное президентом.

Фейгин: Он писал, когда она была еще в Воронеже, что не волнуйся, мы тебя поддерживаем, ты наш герой, поздравлял с присвоением звания Героя Украины.

Проблема здесь в чем? Что нельзя звонить консулу. На территории страны подобного рода разводы по отношению к дипломатическим сотрудникам запрещены, у них иммунитет по Венской конвенции. Иначе наши вас будут разводить на такие вещи, от которых вы потом не отмоетесь. И поэтому в России никто не говорит, что первые звонки были генконсулу. Они сразу говорят: мы Фейгину, дураку, позвонили, и лох развелся. Но главным был звонок генконсулу.

Фейгин: Ну конечно! Они еще в вайбере переписывались. А письмо, которое они мне на мейл прислали, они удалили. Вошли ко мне в почту и стерли.

Фейгин: Да на самом деле это нарезка, все было по-другому. Они говорят: «У нас сейчас идут переговоры, вы слышали, вчера Порошенко заявил в Турции о том, что мы общаемся об обмене. Но вы же знаете, что для того, чтобы исполнить эту конвенцию, надо, чтобы она признала решение суда, а оно-то будет обвинительным». Я говорю: «Погодите, мы найдем форму, в которой мы сможем обойти юридически эти вопросы, вины она не признает». И она написала на их бумажке: «***!» [слово из трех букв], которую я вывесил, она сказала «нет». Я не говорил о том, чтобы признать вину, я говорил о том, что мы найдем адекватную форму.

Фейгин: Будет приговор, ее, безусловно, осудят.

Фейгин: Ну, на 20, 15 лет — для них это вообще никакой роли не играет. Два дня, 21-го и 22-го, будут выносить приговор. Через 10 рабочих дней, 1–2 апреля, приговор вступит в законную силу. С этого момента минюст Украины, по конвенции о выдаче осужденных 1983 года, в которой принимают участие и Россия, и Украина, подает запрос о выдаче Савченко для отправки ее отбывать наказание домой, в Украину. Это самый реальный вариант.

Фейгин: Ну, а те отправят в Россию Ерофеева или Александрова.

Фейгин: Нет. Потому что, если бы действительно такое было, если бы это хоть как-то просочилось, это был бы *** [конец] для Порошенко.

Фейгин: Потому что получается, что кто-то ведет политическую игру на ее мучениях. Украинское общество, где точно есть общественное мнение, никогда бы это не простило.

Фейгин: Нет. Савченко — это нечто особенное, это оказавшийся в результате военной операции на территории фактически врага военнопленный. Мне рассказали, что Путин Сенцова изначально не хотел обсуждать. Ну вот Савченко, эта ваша бандитка. А Сенцов? А о нем я вообще ничего слышать не хочу, это гражданин России, и если мы вам его отдаем, то это что значит — Крым не наш? Но это слух, мне рассказывали его в Украине люди, близкие к переговорам нормандского формата. Так это или не так, я не утверждаю, но в этом есть их логика: ага, Крым наш, кого хотим, того и судим.

Фейгин: Не могу тебе сказать все дословно, но у него оптимистичный взгляд на развитие ситуации.

Фейгин: Почему проигрываем? Это мнение навязывается Кремлем.

Полозов: Ты извини, под это деньги выделяются, это делают тролли, которые расшаривают информацию именно в таком контексте. Мы выиграли процессов больше, чем проиграли. Но в политических делах нельзя выиграть!

Полозов: Последний процесс — дело сына Мустафы Джемилева, Хайсера. Трагедия произошла еще в 2013 году, в Крыму: он взял ружье из дома отца и случайно, как потом выяснилось, из этого карабина с оптическим прицелом убил друга семьи. И его украинцы начали судить. Когда произошел переход Крыма, он сидел там в СИЗО. И дело забрали из украинского производства, расследовали заново, судили уже как сына врага. Его перевезли из Крыма в Краснодар, и его дело подпало под суд присяжных. И Мустафа Джемилев обратился ко мне через Марка. Марк говорит: «Надо заняться этим делом», — я занимаюсь этим делом. Его обвиняли в умышленном убийстве из хулиганских побуждений, за которое грозит пожизненное.

Фейгин: Его оправдали!

Полозов: Ему осталось только хищение и хранение оружия. Я смог доказать, что выстрел был произведен по неосторожности в силу ряда обстоятельств: неправильное положение предохранителя, разбирал-собирал, солнечный блик отвлек, произошел выстрел. Труп. Опять-таки я сумел доказать, что он это оружие не намеренно украл, а просто по глупости, условно говоря. Получилось, что за убийство, хищение и хранение оружия и боеприпасов ему дали по совокупности три с половиной года, из которых два он на тот момент отсидел.

Фейгин: В ноябре он выходит. Никто об этом не знает.

Фейгин: Им могли дать семь лет, а дали два, восемь месяцев они отсидели здесь в 6-м СИЗО очень хорошо, на зоне не работали. В путинской России это нормально, я считаю.

Далее, Гейдар Джемаль, которого я защищал. У него уже провели обыск и собирались предъявлять статью. Против него дала показания его бывшая секретарша. И ее осудили.

Аркаша Бабченко, который уже с мешком пошел со мной давать показания за свой пост на LiveJournal о том, что Лубянку перегораживают снегоуборочные машины. Я за него продиктовал все его показания следователю о том, что это часть его литературного произведения, его книги. И они отказались предъявлять ему обвинения.

Я защитил Андрея Бородина (Банк Москвы), которого не выдали в Россию, я был его юридическим консультантом. Кто об этом знает?

Я защищаю Мухтара Аблязова, которого третий год Россия не может получить. Кто об этом знает?

И так далее.

Фейгин: Потому что есть кампания!

Фейгин: Это вторично! У Кремля есть позиция: «Давайте Фейгина будем изображать как человека абсолютно никакого, плохого процессуалиста, плохого адвоката, который из всех дел вел политику». Причем это было во время Адагамова (Коля, кстати, вел его дело). Адагамов обратился ко мне, но я сказал, что лучше идти к Коле. В тот момент я не мог его защищать, у меня были другие дела. А Коля вел это дело тайно. Сейчас можно об этом рассказать. А то, что разматывается дальше, видишь, в основном, я считаю, личные отношения. Журналисты лично очень неприязненно относятся.

Полозов: К нам претензия: «А че вы такие?»

Фейгин: Ну вот такие вот. Вы дерзкие. Вы неудобные. Вы пишете в своих микроблогах про нас гадости. Другие адвокаты так не делают, а ты делаешь. Почему вы не просто сидите там? Почему мы не мебель, условно говоря.

Полозов: Ну как, мы же лично общались.

Фейгин: Заметь, Антон, вы не отказываете себе в неком альтер-эго в твиттере или других социальных аккаунтах, но все отказывают в этом мне. Все отказываются верить, что это не совсем я. Соцсети — это мое личное СМИ, другого у меня нет, я не могу снять трубку и сказать: «Сделайте так».

Фейгин: Я пытаюсь сделать свой твиттер максимально индивидуальным для того, чтобы он был интересен и чтобы он не только был источником информации, но еще и создавал возможности для влияния — это тоже очень важно. Если я индивидуален, люди простят мне даже чрезмерную амбициозность и пафос. Они скажут: «О’кей, он в своем репертуаре. Но он носитель идейной, общественно важной информации».

Полозов: Нет, конечно.Простой пример — дело Сенцова. Там никто не визжал, никто не знает, кто у него адвокат. В итоге — 20 лет. Нам вот говорят: «Зачем вы визжите?» Абсолютно простая истина — если нет публичности, с человеком происходят разные неприятные и плохие вещи: пытки, иголки под ногти, угрозы и так далее. Публичность дает все-таки такой медиазонтик над головой. Они знают, что, если они придут и *** [побьют] Савченко, это будет край. Всех пытают, над всеми издеваются, а с Савченко же ничего не было с самого начала, никто ее не трогал. Потому что внимание заставляет держать себя в определенных рамках. Поэтому публичность — это дополнительная гарантия того, что над ней не будут издеваться.

Фейгин: Люди сами этого очень хотят. Они через твой пиар создают собственные имена, так они становятся знаменитыми. Становятся Pussy Riot. И возникает некая синергия между пиаром адвоката и пиаром подзащитного. И в каком-то смысле, как бы цинично это ни звучало, пиар — это плата, которую получает адвокат в отсутствие реальной материальной компенсации. Это то, что позволяет сосуществовать и амбициям адвоката, которые глупо отрицать, и интересам подзащитного. И это действительно помогает подзащитному.

Фейгин: Получаем, конечно. Нам платит «Батькивщина». Сумму я не назову, но сам факт оплаты не отрицаю.

Фейгин: Я считаю, что меня правильно оценивать как тщеславного человека. Вернее, я бы скорее сказал — честолюбивого. Это правда. Я не люблю проигрывать — это правда. Я люблю только выигрывать.