Система власти мафиозного государства

«Власть мафиозного государства так же незаконна, как и обычная мафия»

Венгерский политик Балинт Мадьяр, автор книги «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства», рассказал почему на постсоветском пространстве появились мафиозные государства.

Гибридный режим, диктатура, автократия, клептократия, система — этими словами пытаются описать действующие во многих странах недемократические режимы. В недавно вышедшей на русском языке книге «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства: на примере Венгрии» венгерский политик Балинт Мадьяр предлагает использовать новый термин. Он проводит аналогию между нынешними автократическими режимами и обычной мафией. Мадьяр видит их сходство в том, что главная цель патрона мафиозного государства, как и «крестного отца» мафии, — это личное обогащение и удержание власти — и ничего кроме этого.

— Иногда бывает сложно подобрать термины, с помощью которых можно отличить посткоммунистические недемократические режимы от либеральных демократий. Бывает недостаточно апеллировать к таким выражениям, как «нелиберальная демократия», «управляемая демократия», «ограниченная демократия», ведь они не объясняют саму суть режима.

Если говорить о посткоммунистическом мафиозном государстве, то такой вид автократии возникает на руинах коммунистического режима. В прошлом предприятия находились в руках государства, и после развала СССР массовая приватизация (часто незаконная или лишь частично законная) послужила стимулом для передела собственности: некоторые политические акторы могли поставить под сомнение право собственности новых владельцев. И затем политическая борьба велась уже не в привычном для либеральных демократий ключе — это была борьба за перераспределение богатств и имущества.

Вторая особенность посткоммунистических стран, особенно тех, что входили в состав Советского союза (за исключением стран Балтии), — политическая борьба происходила между различными представителями патронажно-клиентарной системы. Этих людей можно увидеть в рейтингах, вроде «Самые влиятельные венгры», они являются представителями политических и экономических кланов. Эти кланы, естественно, используют исполнительную власть, но центр принятия решений находится за рамками формальных политических институтов.

Главное здесь, что такая борьба совсем не похожа на ту, которую в рамках либеральной демократии ведут политические партии, когда политики объединяются по принципу сходства в ценностях и целях. В посткоммунистических странах если один политико-экономический клан занимает доминирующую позицию, то многоуровневая система институтов превращается в одноуровневую.

Когда мы говорим о патронажно-клиентарных связях, то речь идет об отношениях типа «патрон-клиент», о субординационных цепочках. В них есть главные патроны (автократ, глава политической семьи), его приближенные, клиенты и прочие. И это больше похоже на клановую структуру, где клановые отношения сочетаются с неклановыми, но даже последние в итоге трансформируются в квазисемейные, квазиклановые отношения. Эта структура зависимости и лояльности сильно отличается от той, что существует в классических партийных организациях.
В этих странах политическая среда может достаточно долго трансформироваться. Например, сначала демократические партии могут превратиться в централизованные, потом — в партии вассалов, а затем — в партии, выполняющие роль подставного лица, которые абсолютно не самостоятельны и принимают «нужные» решения.

В случае с последним вариантом можно привести в пример «Единую Россию». Раньше она была центром силы, но теперь ее лидеры ничего не решают. Она не является центром принятия решений, каким были коммунистическая партия или Политбюро. Такая же ситуация сложилась и в Венгрии, где правящая партия не принимает самостоятельных решений.

В мафиозном государстве есть два основных принципа работы исполнительной власти: во-первых, концентрация и удержание власти, а во-вторых, накопление личных или семейных богатств. Систему власти мафиозного государства формирует не идеология — наоборот, система власти с большой свободой и изменчивостью формирует свою идеологию, моделируя ее под свои нужды. Оно создает конструкции из различных идеологических блоков, следуя требованиям политической целесообразности, поэтому в этой системе нет какой-либо связной идеологии. «Идеологическая» целостность обеспечивается через нужды исполнительной власти.

Мафиозное государство с его личными связями и патронажно-клиентарными отношениями на практике ничем не отличается от патриархальной семьи, где ее глава не руководит теми, кто принадлежит к этой семье, но управляет ими. Исторически глава патриархальной семьи имеет легитимные права так себя вести, но глава государства — нет. Отсюда вытекает аналогия с классической мафией — типом патриархальной семьи, когда глава, «крестный отец», играет ключевую роль в определении статуса, личной роли и компетенции всех «домочадцев».

В классической мафии, с одной стороны, ее члены собирают деньги за покровительство над контролируемыми территориями, бизнесами и людьми. С другой, они пытаются подкупать, угрожать, компрометировать представителей государственных органов. Но поскольку классическая мафия не имеет возможности использовать общественные средства узаконенного насилия, то в случае необходимости она прибегает к насилию.
В мафиозном государстве правящая элита ведет себя, как мафия, но на национальном уровне. Разница между классической мафией и мафиозным государством заключается в том, что последнее имеет неограниченные возможности применения средств узаконенного насилия.

Они могут использовать налоговую, полицию, прокуратуру и прочее для широкомасштабной компрометации собственных соотечественников. Впрочем, такие автократии, которые можно назвать мафиозным государством, удерживают власть, применяя меньше насилия, чем, например, коммунистические режимы в прошлом.

Они подходят к применению насилия с прагматичной точки зрения и используют его тогда, когда государственные инструменты бескровного насилия не работают: например, в случае с некоторыми оппозиционными политиками или журналистами, которые не хотят встраиваться в систему патронажно-клиентарных отношений.

Я называю это «мафиозным государством», потому что такая власть так же незаконна, как и обычная мафия: ее личное обогащение не имеет под собой правовой основы. Неправомерность обогащения патронов, например, хорошо видна через структуру подставных лиц, которые формально являются владельцами предприятий, но все знают, что де-факто ими владеют не они.

В его функции входит лишь умножение состояния олигархов — ключевых фигур механизма публичной власти, функционирующего в качестве бизнеса политической семьи. В классических терминах они не могут считаться политиками, потому что олигархи имеют законную политическую силу и незаконное экономическое благосостояние. С другой стороны, олигарх не может считаться классическим предпринимателем, потому что у него есть законное экономическое влияние, но незаконное политическое.

Кроме патрона, олигархов и подставных лиц, в этой структуре есть еще брокеры-коррупционеры. Они выполняют противоположные лоббистам функции: сокрытие незаконных коррупционных перераспределений средств в плоскости «экономика-политика». Пятая категория — это семейные телохранители и секретная служба. Они трансформируются в подчиненных лично патрону и не работают как автономные институты общества или государства, которые могут контролироваться демократическими методами.

— Потому что в клановой системе клановая структура общества складывалась исторически. Культура таких социумов такова, что клановая патронажная система власти воспринимается как легитимная. Типичное клановое общество — это, например, Объединенные Арабские Эмираты, где патрон, глава клана — это шейх. Но ему не приходится прятать свои богатства — в этой системе нет подставных лиц. В случае же с мафией наблюдается та же клановая структура, но в ней отсутствует законность для личного обогащения, что вынуждает ее придумывать лазейки, чтобы скрыть свое состояние.

В ОАЭ, которые сейчас можно назвать неоархаикой, даже нет реальных выборов. Парламент наполовину состоит из людей, которых назначает шейх, другая половина выборная. Но парламент там все равно не принимает законов, а лишь дает советы шейху в области законотворчества. Такая же реальная функция у парламента в мафиозном государстве, хотя законная его функция другая. Он не принимает самостоятельных решений, а лишь транслирует идеи патрона, занимается бумажной работой. Поэтому разница между клановой системой и мафиозным государством заключается в том, что в первом случае исторические обстоятельства легитимизировали такую систему.
В случае с мафиозным государством в процессе аккумулирования богатства власти экспроприируют собственность лояльных клиентов и олигархов. В таких странах нет практически никакой сохранности собственности, и чаще всего такая экспроприация происходит через незаконное государственное принуждение.

Сейчас во многих посткоммунистических странах нет легальных причин для того, чтобы забрать при помощи квазиправовых мер собственность неугодного олигарха. Это просто особый вид рейдерства, и оно в посткоммунистических странах принимает разные формы: после первой волны приватизации этим занимался криминалитет, во время второй волны — и сами представители власти. Третью волну рейдерства организовывает, руководит ею и монополизирует патрон. Например, в Венгрии первые две формы не существовали, было только организованное центром рейдерство, в то время как в России, Украине и некоторых других восточноевропейских странах были все формы рейдерства. Но, определенно, в мафиозном государстве наблюдается тот вид рейдерства, который осуществляется именно патроном.

— Конечно, есть страны в Азии и Африке, к которым применим термин «мафиозное государство». Но я просто хотел сконцентрироваться именно на посткоммунистических автократиях, где абсолютно все находится в руках правящих кругов. Эта подлая, жестокая игра основана на том, что у социума нет исторических, многовековых основ наличия класса собственников.

— Да, это много. И мы не обязательно должны были прийти к такому типу автократии, который есть сейчас и который я называю мафиозным государством. Например, в венгерской истории пострежимных изменений в 1994–1998 годах у нас было коалиционное правительство, сформированное социлистической и либеральной партиями. В тот период, преимущественно из-за либералов, мы много внимания уделяли институциональным проверкам системы, чтобы не было предпосылок для возникновения монополии на власть.

Но обстоятельства сложились так, что множество различных причин дополняли и гиперболизировали друг друга и привели к трагическим последствиям. Оказалось, что тогдашняя венгерская парламентская система позволяла всего одному человеку аккумулировать огромную власть и использовать депутатов и большинство в парламенте для внесения изменений в конституцию и законы. Для этого оказались не нужны согласования с другими партиями, не надо было считаться с чужим мнением. Можно было назначать своих людей на все крупные посты в институтах, которые по факту должны были бы выступать как регуляторы.

Это исключительная ситуация: для ее возникновения требуется политик, цель которого — именно такое развитие событий.

— Для такого режима, естественно, нужен такой человек, у которого есть амбиции стать главой семьи, стать во главе всей нации.

— Это было бы намного сложнее. Раньше в стране существовали институциональные преграды, которые могли бы сдерживать развитие такой системы. Например, в 1990-е у нас была относительно пропорциональная избирательная система. Даже если политики с авторитарными амбициями хотели бы получить всю власть, они не могли бы достигать таких своих целей в одиночку и установить монополию на власть. Но потом пропорциональность начала рушиться.

Думаю, если бы в странах вроде Болгарии или Румынии была бы такая же диспропорциональная система, то, возможно, эти государства тоже встали бы на аналогичный путь. Но у них никогда не было такого, чтобы одна политическая партия могла самостоятельно менять конституцию и смещать с постов неугодных людей.

— Оно может перерасти в диктатуру путем расширения средств узаконенного и незаконного насилия. Это возможно, но приемная политическая семья не может позволить себе этого из-за предела применимости насилия властью. Этот предел находится на различном уровне в зависимости от геополитического положения конкретной страны.

Использовать насильственные методы в странах-членах Евросоюза намного сложнее. Наращивание средств принуждения в Венгрии встречает различные преграды. Венгерские власти не могут применять средства открытого насилия или могут делать это в очень ограниченной форме. А, например, в России и государствах средне-азиатского региона для удержания власти можно использовать даже больше насилия, чем есть. Вопрос здесь в том, при каких обстоятельствах режим может трансформироваться из автократии в диктатуру.

— Я думаю, наши два режима очень похожи друг на друга. И даже если Венгрия — это более мягкая версия того, что наблюдается в России или некоторых странах Средней Азии, этот феномен характерен именно для посткоммунистических стран. В Венгрии была мягкая коммунистическая диктатура с середины 1960-х, а в России, Средней Азии, Болгарии, Румынии — жесткая коммунистическая диктатура. Но на уровне структуры все эти режимы антропологически были идентичны. Так что дело не в том, что эти страны копируют опыт друг друга.
Другой вопрос, каковы основополагающие условия для возникновения таких режимов. Или лучше так: что может быть гарантией того, чтобы мафиозные государства не возникали даже в том случае, если есть политики, стремящиеся к такому развитию событий?

Во-первых, это пропорциональная избирательная система. Во-вторых, свобода СМИ. В-третьих, разделение исполнительной власти между президентом и премьер-министром. В России такого разделения нет, потому что сейчас премьер — всего лишь подданный главы государства. А когда Путин сам был премьер-министром, то Медведев на посту президента все равно оставался путинским вассалом. Поэтому суть не в том, какой из этих постов занимает патрон — он все равно остается главой мафиозной семьи.

Но есть страны вроде Украины, Молдовы и Грузии, где были попытки создать иерархизированную, пирамидальную патрональную систему, мафиозное государство. Когда это не получалось из-за социального недовольства, протестов и революций, то затем были попытки поменять конституцию и ввести разделение исполнительной власти.

— Все авторитарные режимы любят друг друга: у них общие интересы. Когда Орбан внутри Евросоюза пытается бороться за «независимость своей нации», это значит, что он хочет независимости от любой прозрачности, от европейских демократических институтов. Когда автократы имеют дело друг с другом, то речь идет не только о деловых отношениях двух стран, но и о деловых отношениях между семьями.

— Это большая проблема. Когда ты член ЕС, такого значимого сообщества, другим странам сложно понять, как с тобой иметь дело. В основе мировоззрения ЕС лежит идея, что европейские правительства хотят строить демократию, поэтому внутри Евросоюза признаки антидемократических действий, коррупции считаются чем-то вроде отклонений, исключений, происходящих не по воле правительства.

Сейчас в ЕС не могут решить эту проблему. Внутри него находится мафиозное государство, где коррупция идет не снизу, а сверху — организованная, централизованная, монополизированная приемной политической семьей, патроном. Что делать с этим, как вести диалог со страной, которая напоминает уголовника?

Когда такое государство не входит в Евросоюз, это легче, потому что вопрос можно решать с прагматической точки зрения: стоит ли ограничиться отношениями с этой страной лишь торговыми связями, или это будет просто мирное сосуществование. Но когда такая страна находиться внутри ЕС, на дипломатическом уровне проблему решить сложно. С циничной, прагматичной точки зрения, Орбан хочет быть внутри Евросоюза, потому что ему и приемной политической семье нужны идущие от ЕС ресурсы. Но в то же время, ведя «борьбу за национальную свободу», которую можно назвать борьбой за автономию мафиозного государства, Виктор Орбан пытается сделать так, чтобы Евросоюз не контролировал то, как используются выделяемые Венгрии средства.

— Думаю, да. В случае с ЕС есть противоречие между важностью общих европейских ценностей и геополитических интересов. В этом плане я не очень оптимистичен, потому что это может привести к образованию разделенной на множество частей Европы, где есть круг с федеративной, сильной кооперацией стран и есть отдельная буферная зона полудемократий или полуавтократий. Их будут терпеть, потому что они нужны остальным по геополитическим причинам. Если просто взять и выгнать Венгрию и подобные ей страны из ЕС, это создаст вакуум, в который может протиснуться Россия.

Эти различия между странами-членами означают, что Евросоюз ставить под сомнение свои базовые демократические ценности. Он, оказывается, не так свободен в действиях — особенно сейчас, когда мы находимся в неблагоприятном историческом периоде. Вопрос не в том, может ли либеральная демократия распространиться на другие страны, а в том, как защитить себя от проникновения автократии, которое во многом обусловлено действиями России.

— Моя книга оказалась очень успешной — было продано 25 тысяч копий в стране с 10-миллионным населением. Это как если бы в России тираж книги составил 400 тысяч экземпляров. Используемый в моей работе дискурс начинает проявляться в публичных речах, люди начинают использовать термин «мафиозное государство». Книга сыграла в этом свою роль.

Если говорить о реакции, то со стороны властей ее не было. Цензура в Венгрии или каком-либо другом мафиозном государстве не такая же, как при диктатуре или коммунистическом режиме. Сейчас в мафиозных государствах нет классической цензуры: власти просто используют пропаганду через книги, фильмы, СМИ. Если какая-то работа привлекает аудиторию в несколько сот тысяч человек, то это не проблема, потому что у власти много оппонентов, все это рассеивается между разными группами. Власти входят в игру, только если аудитория расширяется до миллионов.

— Думаю, книга на пару сотен страниц не меняет ход дел. Она не может иметь такого серьезного эффекта. Эффект может быть, если, например, тысяча человек, которые могут влиять на общественное мнение и состоят в оппозиции, поймут содержание книги, смогут общаться на предложенном в ней языке и примут предложенную в ней парадигму.

Должен сказать, что концепт мафиозного государства не атакует правое крыло или консервативных избирателей именно из-за их ценностей. Власти в принципе не важно, правый это, левый, консерватор или либерал: они должны соглашаться с мафиозным государством. Если люди, несогласные с этим политическим режимом, будут говорить на одном языке, то критики режима с разными мировоззрениями смогли бы объединиться. Если вы хотите склонить на свою сторону избирателя с не важно какими политическими взглядами, из-за сущности мафиозного государства необходимо отказаться от своего «я».

Виктория Кузьменко