Александр Герцен о патриотическом сифилисе

... Десять раз клали мы перо, чтоб прийти в себя, чтоб подавить горе и негодование. Слишком много ужаса и позора! Кровь пьянит их... они глумятся, они обругивают идущих на смерть, они оскорбляют трупы и пятнают вдов и жен падших и сражающихся — и все это русские, грамотные, воспитанные, пишущие в журналах... В нашей литературе ничего подобного не было.

Все скверное в русской натуре, все искаженное рабством и помещичеством, служебной дерзостью и бесправием, палкой и шпионством, — все всплыло наружу, украшенное либеральными бубенчиками, — всплыло, совмещая в себе в каком-то чудовищном соединении Аракчеева и Пугачева, крепостника, подьячего, капитан-исправника, голь кабацкую, Хлестакова, Тредьяковского и Салтычиху...

И в этом-то чаду убийств, пыток, стона, рукоплесканий палачам, в этом свирепом шабаше разъяренного патриотизма, дрожащего перед Европой и фордыбачащегося перед связанным и раненым арестантом, просыпается, воскресает народ русский от долгой смерти под двумя гробовыми крышами! Неужели эта грязь, смешанная с кровью, послужит цементом, которым сплотятся сословия и касты — в один народ?.. Неужели выход из петровской эпохи будет со всей петровской бесчеловечностью и со всей допетровской исключительной национальностью?

Что делается в народе — мы не знаем. Проделка адресов ничего не значит. Но зато знаем, что общество, что дворянство, вчерашние крепостники, либералы, литераторы, ученые и даже ученики повально заражены; в их соки и ткани всосался патриотический сифилис. Как далеко пошел яд, Москва доказала по-своему — стерлядями. Тост Муравьеву — историческое событие. В пущее время разгара Французской революции мы не помним, чтоб в Париже пили за Карье или Фуше, ни даже чтоб делали овации литературным помощникам Фукье Тинвиля, журнал оным pourvoyeurs de la guillotine — «поставщикам гильотины».

Перед таким падением молчать нельзя, надобно, чтоб честное меньшинство заявило свое veto, свой протест, чтоб оно заявило свой разрыв с обществом, потерявшим голову и сердце. Пусть они апеллируют «от пьяной России к России трезвой». пусть они положат начало очищения России в глазах всех народов, потому что теперь беснующийся Саул — не один Николай, а вся дворянская, служебная Россия.

Если никто не сделает этого протеста, мы одни будем протестовать. На голос человеческого негодования никакого права не надобно, тут нет ни ценса, ни табели о рангах; тут достаточно иметь совесть и не иметь безучастного хладнокровия. Личность человека вовсе не так поглощена государством и не так подвластна ему, как проповедуют но немецким теориям великорусские патриоты. Втеснять человеку поневоле племенную солидарность в преступлениях — последнее отрицание всякого нравственного достоинства его. В праве свободных людей не делать злодейств и не хвалить их никто не сомневался. Наши патриоты толкуют, что перед страшной опасностию, грозящей России, должны умолкнуть совесть и ум. Где эта опасность? Трусость — худой критериум. Если кому-нибудь грозит опасность, то разве одряхлевшей, неспособной в своих старых, немецких формах империи, которая ничего не умеет предупредить, ничего не умеет поправить и, полгода борясь с несколькими кучками повстанцев, от бешенства и досады, что не может их победить, принялась убивать раненых, вешать больных и грабить помещиков. Чем скорее эта империя развалится, тем лучше.

А они для спасения этой империи хотят поглотить всякую личную инициативу, заглушить вольный голос казенным хором, затерять лицо в массах, распустить его в стихиях, влекомых безотчетными приливами и отливами и которых именно оттого легко увлечь.

Если, в самом деле, вся Россия поверит им, что теперь следует обняться с Муравьевым и протянуть руку III отд., если она будет настолько патриотична, что не содрогнется ни от казней, ни от их апотеозы в журналах, то, одолевши восстание, Российская империя сложится в огромное славянское затишье, военный Китай, стоячий и скучный, который замрет в своем безвыходном рабстве и личной стертости.

Вот почему надобно протестовать.

Для оппозиции молчания мало. При Николае еще можно было молчать, он сам молчал или отдавал приказы. Велеречие правительства и его статеешников, его канцелярий энтузиазма, его фабрики адресов не дают места молчанию.

Бывают минуты утомления и горечи, в которые кажется, что надобно переждать, что ничего не сделаешь против стихийного бешенства, спущенного с цепи и намеренно разъяренного, что не пересилишь словом горячечный бред и не совладаешь доводами с диким безумием... вовсе не ищущим себе логических оправданий. На деле выходит не так. Нет сил молча выжидать, оттого что нет возможности отсрочивать боль и печаль... оттого что тут и схоронено и посеяно все, что у нас есть. Мы не монахи, чтоб стоять немыми свидетелями ужасов, совершающихся около нас, — у них была за временными бедствиями целая вечность и за слезой молитва, у нас нет ни молитвы, ни вечности; наша любовь, наши упованья, наши интересы — все временные, даже локальные, и мы не имеем интересов разве их.

Если наш вызов не найдет сочувствия, если в эту темную ночь ни один разумный луч еще не может проникнуть и ни одно отрезвляющее слово не может быть слышно за шумом патриотической оргии, мы останемся одни с нашим протестом, но не оставим его. Повторять будем мы его для того, чтоб было свидетельство, что во время общего опьянения узким патриотизмом были же люди, которые чувствовали в себе силу отречься от гниющей империи во имя будущей, нарождающейся России, имели силу подвергнуться обвинению в измене во имя любви к народу русскому. Может, наша речь иной раз, как угрызение совести, помешает пирующим между кулебякой Каткову и кубком Муравьеву!

Александр Герцен
15 июля 1803

Впервые было опубликовано 1 августа 1863 в журнале «Колокол»
 

Московский городской суд с третьего раза утвердил штраф в 10 тысяч рублей 72-летней пенсионерке Туране Варжабетьян за участие в антикоррупционной акции 26 марта 2017 года. Информация опубликована на сайте суда.

Тверской суд Москвы трижды назначал штраф для Варжабетьян, однако Мосгорсуд два раза отменял это решение якобы из-за процессуальных нарушений.

В конце января Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) принял две жалобы 72-летней Тураны Варжабетьян. Первая связана с ее задержанием 26 марта 2017 года, когда полицейские вывихнули ей руку. Вторая – с событиями 6 мая 2012 года на Болотной площади, когда Варжабетьян получила сотрясение мозга, пытаясь уговорить полицейских не бить демонстрантов.

В жалобах Варжабетьян указывает на жестокое обращение со стороны полиции, отсутствие эффективного расследования в России и на нарушение права на свободу собраний и выражения мнений.