Вы здесь
Жизнь без войны. Глава 10
(Предыдущие главы: глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9)
3.ЖИЗНЬ ДО И ПОСЛЕ ЗАНАВЕСА
10. Жизнь в «валовом» измерении
Кажется, самая пора подойти к Основному вопросу, которого не миновать нахалу, взявшемуся за тему судьбы своего поколения. А именно – политэкономическому.
То есть повспоминать, поразмыслить, насколько хватит знаний и мозгов, о том, в каких условиях и по логике какого механизма протекала наша экономическая жизнь. Проще говоря, как мы зарабатывали, чтобы выпивать и закусывать, кормить деток, наводить марафет в одежде и быту. За счет чего бесплатно учились и лечились. И даже иногда ездили на теплые курорты. И в конце концов, если и не верили, что нет другой такой страны, «где так вольно дышит человек», то и иного образа жизни реально не представляли. Да и, как оказалось на поверку 90-х, не очень то и хотели.
В общем, собираюсь поанализировать, как функционировал так называемый «социалистический способ производста» (в дальнейшем ССП) . Причем, не теоретически – на языке мечты «угнетенных» и бредовых фантазий большевиков, на котором прописаны идеи коммунизма, а практически. То есть – в телесности «социалистического хозяйства».
Сам термин взят из марксизма и положен в основу «политэкономии социализма» (в дальнейшем – ПС), первый учебник которой вышел после смерти Тирана – в 1954 году. Редактором этой серенькой (в смысле цвета) книжки с шестью авторами на обложке стал академик Константин Островитянов, верный сатрап режима, возглавлявший Институт экономики АН СССР в 1947-53 годах. А «научными основами» стали сталинские «Экономические основы социализма» (1951), ознаменовавшие, напомню вам, запятые и точки, поставленные после некоего спектакля в виде академической «дискуссии».
С тех пор, как минимум на три десятилетия этот текст в своих претензиях и содержании принципиально не менялся. И, как минимум, на три десятка лет стал своего рода библией для миллионов людей – такой же, как при жизни Сталина его «Краткий курс истории ВКП(б)». Вместе с «Основами научного коммунизма» политэкономия социализма не только входила в список обязательных предметов во всех техникумах и вузах; ею назойливо утомляли «коллективы трудящихся» - от слесарей до доярок - в формате всеимперской «системы политического просвещения».
Все это должно было придать ей статус науки, научной методологии, лежащей в основе «социалистической экономики». Причем, как все, что связано с марксизмом, истины в последнй инстанции, допускавшей лишь чисто декоративные правки редакционного характера. А это значит, что базовые положения ее претендовали на роль законов. То есть неких неизбежностей, действующих объективно - помимо воли и желаний людей.
Но спрашивается, как можно, вопреки элементарной логике, считать «законом» главное положение этого опуса – Закон планового и пропорционального развития народного хозяйства? Вдумайтесь! Закон конкуренции – это понятно. Это стихийная борьба сил в условиях частной собственности и рынка. Конечно же – ограничиваемая. Но и эти ограничения – часть, фрагмент борьбы. Вечная диалектика усилий мелкого бизнеса против монополизма. И стремлением его, окрепнув и прорвавшись в «дамки», диктовать свою волю. В том числе и путем политического влияния.
А как можно «законом» называть «план»? А конкретней – его материальную экзистенцию - Госплан? Иными словами – субъективную волю и способности чиновников, детализирующих и воплощающих общие указания «коллективного руководства» страны, о нравственных и умственных способностях которых можно говорить лишь в жанре «черного юмора»?
И ведь глотали – как и любую чушь: кто с омерзением, а большинство – по привычке «не умствовать» себе же во вред.
Чтобы хоть как-то такого рода «законы» (О развитии общественной собственности, Об общественном характере труда...) связать с хозяйственой деятельностью, пестователи политэкономии вынуждены были позаимствовать из враждебного «экономикс» такие понятия, как товарное производство, стоимость, цена, рентабельность и даже – «хозрасчет». Иначе пришлось бы оставаться в состоянии самого дикого рабства и натурального обмена. Порой к этому и подходили. Но так управлять не по силам оказалось даже большевикам в годы чрезвычайки. Поэтому самому Сталину пришлось использовать хоть какие-то элементарные мерила эффективности и стимулирования труда. А уж при том усложнении производства и самого общества, которое было достигнуто к 60-70-м, главный механизм системы – Распределитель, и вовсе начал чихать и разваливаться, как «Антилопа гну» незабвенного Адама Козлевича. Уже в 70-х популярной темой острот самых дерзких газет стал рассказ о том, как в Сочи летом завезли шубы, а в Якутск посреди зимы – купальники.
Не удивительно, что с наступлением эры компьютеров первые вычистительные монстры были брошены на укрепеление плановых структур, начиная с системы Госплана и заканчивая оперативным управлением производства. Люди моего поколения помнят,
конечно, как на каждом более-менее крупном предприятии создавались отделы АСУП (автоматизированной системы управления производством). Именно с этим техническим средством связывались иллюзии довести «плановое хозяйство» до способности безошибочно учитывать и рассчитывать каждое желание и потребность двух сотен миллионов сограждан бескрайних просторов родины советской.
Все эти инородные элементы «капиталистического способа производства» теоретиками ПС примирительно-снисходительно именовались «дополнительными инструментами», своеволие которых регулируется и ограничивается базовыми отношениями. Первоначально (а, со временем, все глуше и глуше), их использование объявлялось как временная уступка, маневр, свойственные переходному периоду на пути к коммунизму. Ну, а на практике?
На практике, конечно, из такого варева могла родиться только гога магога, логику которой трудно разобрать и объяснить людям из других миров. В том числе, внукам и правнукам. Потому что многие вещи, на первый взгляд, выходили за пределы здравого смыла.
В частности, такое диковинное явление как «вал» («валовое планироваине и учет», « валовый объем»). Это когда основной единицей измерения было не натуральное (штуки, тонны и т.п.), и не временное ( нормо-часы), а стоимостное выражение товарной массы. Не трудоемкость ее изготовления, а денежные затраты, себестоимость. Трудоемкость, как мера затрат, конечно, рассчитывалась и учитывалась тоже, но весь механизм учета и планирования осуществлялся в рублях. Выпустить продукции на столько-то, произвести – на столько-то...
При этом само планирование осуществлялось по пресловутому принципу «от достигнутого». То есть, всячески приветствовался и поощрялся прирост. От него зависело наличие премии и ее размер. А это означало, что чем больше вы проявите прыти в части темпов, тем быстрей выдохнетесь и оставите без денежного приварка коллектив. Именно овладение этой «житейской мудростью» в той системе считалось признаком управленческого возмужания, вхождения в должность. И, напротив, если новый, молодой руководитель долго задерживался в блаженном состоянии, буквально воспринимая передовицы «Правды» с ее первомайскими и октябьскими лозунгами, и полыхая энтузиазмом работать эффективно, это был признак недалекости и скорой замены.
Ну, а все адекватные профи, будть то рядовой бухгалтер или экономист, прекрасно понимали логику системы, согласно которой, чем дороже продукция, тем это лучше для предприятия. Но то, что было очевидно им, вряд ли сходу понятно нынешним современникам. Поэтому поясню.
Логика валового объема означает, что в одну и туже штуку (тонну) товара можно, во-первых, заложить разные нормо-часы. Ведь это было совершенно бесконтрольное поле для манипулирования. Всегда можно на уровне рядового нормировщика ужесточать, урезать нормо-час. А можно его растянуть до нужных размеров. Надеюсь, что те, кто вкалывали на производстве в советсткие годы, до сих пор помнят, как безбожно резались расценки, как только ты, желая заработать больше, превышал норму выработки. Это вызывало сложные отношения с младшими клерками системы, на которых, как правило, начинали свой путь на производстве выпускники экономических вузов и техникумов. Но это была реакция всей системы ССП.
А она, как было отмечено, совершенно не была заинтересована ни в научно-техническом прогрессе, ни в росте производительности труда и «передовиках производства».
Понимаю, что такое утверждение выглядит странно на фоне постоянного пафоса официальной идеологии, и в годы сталинщины, и на закате социализма неустанно гремевшей со всех трибун и плакатов с призывом трудиться эффективно и качественно. Все эти стахановцы, загладовцы и гагановцы, социалистическое соревнование, бригады коммунистического труда, рационализаторы и изобретатели! Казалось бы, именно они были главными героями СМИ и эталонами для подражания. Но разберемся, кто и что имелось ввиду.
Этими героями были почти всегда работяги, занятые нехитрым ручным или полуручным трудом. Шахтеры, ткачихи, доярки...Среди них, даже постаравшись, трудно обнаружить токаря или фрезеровщика высочайшей квалификации. Тем более – оператора на станке с ЧПУ (числовым программным управлением). То есть, оплотом социалистического производства был простенький труд, которым легко было управлять, искусственно урезая его в нормо-часах и раздувая в отчетных объемных рублях.
Что касается рабочей элиты, которую и в Совковии, начиная с 70-х, комплиментарно стали величать «синими воротничками», то это был маневр, допуск, категория резерва, которая тоже была необходима системе как компонент целого. Очень небольшой по доле, но востребованный.
Речь идет в основном о мастерах, обладающих исключительными профессиональными навыками. В бытовой сфере, это супер-портные и супер-повара, обслуживащие «высший класс». А на производстве, в основном, станочники – фрезеровщики, шлифовщики, токари, способные даже на устаревшем, раздолбанном станке любую деталь выточить с точность автомата.
Но автоматы, как следует из нашего анализа, советскому хозяйству были не нужны. Не удивительно, что когда они поступали с Запада и распределялись между предприятиями, то месяцами и годами ржавели на складах. А вот маэстро, умеющие в случае ЧП их заменить – таких держали и жаловали. Из собствененого опыта работы на предприятии помню таких. Их было немного – на пять тысяч персонала не более десятка. Но их чтили и холили. В том числе и такие «вражины», как нормировщики, позволявшие зарабатывать больше, чем генеральный директор. Помимо того, их фейсы годами украшали «доски почета», их командировали на республиканские и общесоюзные сессии Верховного Совета. Но что принципиально важно: даже в таком микроскопическом количестве, резервируемом на случаи ЧП, когда срочно нужно сделать вещь, без которой горит план, они не были «проводниками» технологического прогресса. И как правило, работали на традиционном оборудовании.
О том, насколько ССП противоречил всяким новшествам, красноречиво свидетельствует отношение к новаторам – рационализаторам и изобретателям. Вот уж где демагогия советской пропаганды не знала границ и так не противоречила сущности. Их особенно не любило начальство, потому что приходилось всячески препятствовать, вставлять палки в колеса инициативе, которая вроде бы полностью соответствовала курсу Партии и Правительства. Но была чрезвычайно опасной для «валовой экономики», совершенно не заинтересованной в каких-либо резких толчках в росте эффективности труда. Поэтому умельцев всячески мурыжили бюрократическими процедурами и отбивали аппетит мизерными подачками вознаграждений. Но если формальная сторона еще как-то вынужденно соблюдалась, то прописка изобретений в производстве блокировалась тотально.
По этой же логике предприятия были заинтересованы и по кооперации получать дорогую комплектацию. Как сегодня стараются по завышенным ценам приобретать материалы и оборудование придворные бизнесмены под госзаказы. Но у них другой, более откровенный интерес - откат. А у красных директоров и мотивы были вполне благородные. Они просто хотели добра для себя и своих работников. И мыслили, и действовали под дудку системы, которая требовала «не высовываться» ...
Проще всего такое антиэкономическое поведение сотен тысяч, даже миллионов людей назвать абсурдом, несусветной чушью. Но если глянуть в корень, то существует и вполне рациональное объяснение, которое уже взяли на заметку как сторонники, так и обличители «советской власти». А именно: необходимость выполнения главного пункта «общественного договора» с ней – обеспечения всеобщей занятости. В этом виртуальном «документе» прописаны обязательства сторон. Со стороны власти – гарантировать минимальный прожиточный уровень на завтра и надолго. И со стороны плебса: этим довольствоваться, не строя иллюзий о более высоком качестве жизни за счет подачек от государства.
Ставя в центр идеологии это «главное преимущество социализма над «загнивающим капитализмом» и концентрируя вокруг него пропаганду, советская власть и обеспечивала соответствующую псевдозанятость.
Благодаря «денежной маскировке», сам механизм управления не стимулировал даже количества, так как объем можно было нагнать в рублях, не увеличивая натуральную массу. Что уж тут говорить о качестве! Чего только не придумывали коммунистические агитаторы , чтобы хоть чуть-чуть сдвинуть проблему с места. Даже клеймо изобрели – Знак качества. Над ним только потешались. Ведь в условиях тотального дефицита потребительских товаров итак не хватало. И уходило все – и гнилой картофель, и несъедобные сосиски, и магнитофоны-гробы. А если не уходили, то пылились на складах. Потом их по отмашке «всепонимающей» власти в конце-концов списывали. А заводы продолжали штамповать говно, воспетое позже Слепаковым.
Что касается продукции промышленного назначения (группы «А»), то применительно к ней понятие качества фактически было синонимом брака. Тут могли быть придирки. Да и то, не всегда. Например, если заводу-смежнику твои изделия требовались в качестве комплектации срочно, то ради выполнения плана он был порой готов был и взять их с дефектами. Технологические же параметры вообще никого не волновали, поскольку они уже были утверждены сверху на стадии проектирования. И, следовательно, уже не директор предприятия, а министерство должно было позаботиться, кому их всучить.
Со стороны как апологетов «социализма», так и людей, которые просто пытаются понять, как же такая система функционировала семьдесят лет, возникает недоумение: но ведь дорогой товар надо было продать. Ответ содержится в первом «законе» ПС: «планирования и пропорционального развития народного хозяйства». Да, товарно-денежные отношения существовали. Но что это значит в условиях отсутствия рынка? Ответ: государственное регулирование.
Практически это означало, что, во-первых, власть в лице министерств и прочих ведомств активно участвовала в спаривании производителей. Вопрос о том, кто кому и что поставляет по кооперации, в той или иной степени, прямо или опосредованно - решали чиновники. Они же «назначали» и пункты сбыта готовой продукции. Степень этого вмешательства зависела от сектора хозяйства и географии. Например, в военном секторе она могла достигать ста процентов. А в каком-нибудь региональном производстве пива или художественной керамики ограничиваться 5-10-ю. Кроме того, в эту практику порой вносились экспериментальные пробы, а ля НЭП, в виде хозрасчета, которые позволяли, а точнее заставляли красных директоров самим крутиться. Но директора знали, что если у них с начальством на личном уровне более-менее порядок, в критический момент государство все равно придет на помощь. Просто потому, что в противном случае оно получит партию безработных. А это подрывает престиж «важнейшего завоевания социализма».
Так что дорогую продукцию продать, а фактически – обменять на другую, тоже недешевую, проблемы не составляло. В конце концов все эти цифры были не экономической, а распределительно-волевой реальностью. Ибо в отстуствие рынка, они были лишь фигурами фокусника, достающего из табакерки разные вещицы.
Даже не зная или забыв собственное прошлое, исходя из анализа предмета нетрудно сообразить, что такой уклад плодил халтуру. Придавленные уравниловкой и лишенные реальной зависимости доходов от желания и стараний вкалывать, граждане отвечали работой типа «не бей лежачего». Особенно на несдельной или нормированной, где твоя индивидуальность полностью нивелировалась сеткой окладов. Здесь имеется ввиду, прежде всего, конечно, огромная масса инженерно-технических работников (ИТР) и прочих специалистов, разбитых на три ступеньких служебной лестницы – простой, cтарший и ведущий инженер. В деньгах они представляли вилку от 90 до 180 рублей, лишь слегка сдобренную премиями. Ну, а премии в максимальном выражении редко превышали 35-40%. При этом они редко носили персональный характер: чаще всего их процент оптом распределялся на всех и совершенно не зависел от индивидуального вклада. А сам не был связан напрямую с итогами работы подразделения – отдела, бюро. И зависел только от общего котла всего предприятия.
Да и сама коллективная мораль осуждала принцип «каждому - по труду», предпочитая – «всем поровну». Поэтому руководитель, пробовавший делить по заслугам, рисковал погрязнуть в склоках. Но даже если он и пытался придерживаться дифференцированного подхода, все равно сам ресурс был у него слишком ничтожен, чтобы более-менее контрастно оценить индивидуальный вклад. Вот почему заводской инженер или МНС (младший научный сотрудник) из НИИ мог с чистой совестью вслух заявлять, что свою зарплату он отрабатывает уже тем, что приходит на службу и присутствует до звонка.
Особая статья – воровство, которое пышно расцветало пропорционально набирающему все большие обороты товарному дефициту. Первая зарисовка на эту тему сохранилась в памяти еще с детства. Наш картофельный участок располагался на пустыре вдоль деревяного забора, окружавшего мясокомбинат. Работая на нем, неоднократно приходилось наблюдать, как по окончании смены он начинал трещать по всей своей длине. И из возникнувших щелей выползали мужики и тетки с авоськами и сумками, наполненными нетрудно догадаться чем.
В эпоху брежневской развитости социализма лозунг «где работаю, там и ворую» стал уже столь общепринятым, что человек, его игнорирующий, обретал в мягкой формулировке репутацию «блаженного». По существу уже в 70-е годы власть и общество «переписали» междусобойный договор, по сути сформулировав норму «спасайтесь, кто как сумеет». Благо, ведь собственность у нас «народная».
Эту недомолвку верхов публика оценила сполна. Принцип «где работаю, там и кормлюсь» в полушутку стал именоваться «новым законом политэкономии социализма». Практически он воплощался в том, что мораль становилась все более снисходительной к воровству. Зона ее, как шагреневая кожа, следуя за нарастанием дефицита, стремительно сужалась . Уже в 60-е годы торговать из-под прилавка по завышенным ценам или приносить котлеты и сырокопченую колбаску из столовой, где ты работаешь, в глазах общества хищением вообще не считалось. Как и строительство садового домика из материалов со стройки на работе.
Соответственно, пропаганда и юридическое преследование за «хищение социалистической собственности» обретали все более лицемерный и выборочный характер. Иллюстрацией общественных нравов того времени «от обратного» стало появление ноты ностальгии по сталинским временам в виде мифа о Порядке. О том, как сажали за украденный с поля колосок.
Полагаю, по поводу этого синдрома социалистической эпохи, российский читатель только горько усмехнется. Нашел, чем удивить! Да разве тогдашнее воровство может сравниться с масштабами нынешнего хапанья и распилов!
И то верно. Однако стоит обратить внимание, что между воровством нынешним и тогдашним были определенные различия. И оно не столько в общих масштабах, а в харатере его рассеивания и концентрации.
По иронии судьбы социалистического режима, массовое воровство стало максимальной по масштабам «демократичной» формой воплощения известного тезиса «все вокруг советское - все вокруг мое». Этим оно принципиально отличается от воровства нынешнего. Рынок, даже в исковерканной «суверенной» форме, все же убил дефицит, а вместе с ним и его детеныша – блат. Его заменило понятие «связи». От блата они отличаются тем, что их пространство сузилось до сферы социальных услуг и политики. А их бенефициариями стали чиновники и политики. Само воровство уходит в государственный сектор, потому что хозяин вам этого не позволит. Но и в государственном секторе, который в плане собственности чаще всего стал гибридным, контроль за ней ужесточился. Попробуй укради что-нибудь на уровне рабочего или мастера в «Газпроме» или «Лукойле»у Миллера и Алекперова, «назначанных» фактическими их владельцами.
Посему воровство стало абсолютной монополией олигархов и армии чиновников. И уже в силу их довольно ограниченной численности, соответственно в десятки, сотни, тысячи раз увеличилось в объемах на воровскую душу. Проще говоря, ныне оно функционирует по закону «деньги липнут к деньгам». И чем их больше, тем больше прилипает.
Можно выразиться иначе: «связи» - это денежно-материализованная форма блата. Конечно, ничего на голом месте не рождается. И симптомы такого «экономического блата» существовали и при ССП. Преподношения врачам, взятки при поступлении в вузы и на отдельные служебные позиции все более входили в норму по мере «развития» социализма. При этом их размеры и массовость сильно зависела от региона, процветая в особо крупных размерах на южных окраинах.
Но все же они носили характер локального вкрапления. Ныне же приняли строгую рыночную форму, когда за любую подпись и даже просто – обещание, нужно платить. При этом дело поставлено так основательно, что известны даже «рыночные цены». Платить при этом приучили все население, опытным путем разъяснив, что при капитализме все покупается и продается. И сегодня, обращаясь к чиновнику, проситель заранее трезво прикидывает, во сколько ему это обойдется. Конечно, за дефицит приходилось приплачивать. Но это ведь и была его своеобразная «рыночная» цена. В нынешней же российской редакции «суверенной демократии» дефицитом стала сама власть с ее государственной кормушкой. А в его распределении сложился редкостной концентрации монополизм на примитивной феодальной основе вассальной зависимости.
Проводя эти сравнения и параллели, я все время вынужден упоминать основное пространство бывшей Империи. И уже почти слышу вопрос-подкавыку: А что у вас в Прибалтике все замечательно?! Нет ни бюрократии, ни олигархов?
Ответ простой. Есть, конечно. Как и в любой стране мира – даже самой демократической и «народной». И в Швеции, и Швейцарии. Также, как и преступность, проституция, коррупция и прочий негатив. Разница лишь в двух «нюансах: масштабах и отношении со стороны общества. А количествам, как известно, свойственно переходить в иные качества. Там, где я живу, они примерно в тех же размерах и оценках, что присуще не для «суверенной», а обычной, традиционной «демократии».
А вот как различаются эти качества – в этом соль вопроса. Но об этом позже, ближе к концу.