Роль Хрущева в истории России

2. Несколько важнейших свершений Хрущева в истории России.

Какие-то представления о том, что в Советском Союзе необходимы реформы, что надо спасать советские народы от голодного вымирания, а экономику — от неэффективного рабского труда миллионов заключенных, да, собственно, от такой же рабской участи все население страны, были уже и до смерти Сталина, и у каждого из членов Триумвирата, пришедшего к власти после его смерти: Лаврентия Берии, Георгия Маленкова и Никиты Хрущева.

Маленков уже с трибуны мавзолея Ленина в день похорон вождя сказал, что Советский Союз обладает ядерным оружием, безопасность его обеспечена и теперь надо развивать легкую промышленность — производство товаров для населения. Вскоре он же уничтожил налог с крестьян на приусадебные участки и домашний скот, сразу же облегчив положение ста миллионов жителей страны.

Лаврентий Берия в своей речи на мавзолее привычно говорил об окружающих Советский Союз врагах, но как бы ненароком перечисляя органы советской власти сперва назвал правительство, и лишь затем — партию, и к тому же упомянул о необходимости соблюдать конституционные права советских граждан, что для министра внутренних дел и руководителя уже присоединенного к нему МГБ не должно было звучать простой оговоркой. Это и заметил ему Анастас Микоян и услышал в ответ, что сказанное и не было случайностью.

Как известно, Берия от имени МВД сообщил об освобождении врачей и прекращении их дела, втайне пересмотрел «ленинградское дело» и столь же кровавое «мингрельское», а, главное, провел первую массовую амнистию заключенных, освободившую из лагерей сразу же около одного миллиона человек, правда, лишь тех, чьи сроки не превышали пяти лет. Политзаключенным таких сроков не давали и потому их амнистия не коснулась, но и уголовные преступления сталинского времени чаще всего были достаточно сомнительными: опоздание на работу, мелкая кража государственного имущества (пресловутые «пять колосков») и другие. Есть, однако, сведения о том, что Берия планировал амнистию более широкую, распространявшуюся на приговоры особого совещания «Двоек» и «троек», как неконституционных структур, но этому воспротивились его товарищи по Президиуму ЦК КПСС. К тому же он явно был озабочен переменами в национальной политике Советского Союза: настаивал на отмене практики назначения всевластных русских вторых секретарей ЦК союзных республик, на восстановлении в республиках национальных языков в качестве государственных. Успел Берия за отведенные ему месяцы проявить заинтересованность и в международной политике — наиболее известно его предложение прекратить строительство социализма в ГДР и способствовать превращению объединенной Германии в демилитаризированную нейтральную страну, подобную той, которой стала через два года Австрия. В воспоминаниях Матиаса Ракоши «Людям свойственно ошибаться» о его встрече весной 1953 года с Маленковым, Молотовым, Берией и Хрущевым речь идет о необходимости в Венгрии, как это вскоре будут планировать и в Советском Союзе, резко повысить жизненный уровень населения за счет сокращения вооружений, развития в первую очередь легкой промышленности, а не тяжелой, как прежде, проведении серьезных политических реформ. Говорил обо всем этом в основном Берия, а поскольку примерно те же требования были изложены и в принятом по настоянию Берии постановлении Совета Министров СССР о положении в Германской Демократической республике врученном немецкой делегации, то можно думать, что это было устойчивое представление Берии и во всем согласном с ним в эти месяцы Маленковым о характере необходимых перемен и в Советском Союзе и в странах «народной демократии».

На их фоне Хрущев, ограниченный рамками партийного аппарата, тогда был озабочен скорее вопросами собственной безопасности и расширения своих властных возможностей, то есть подготовкой ареста Берии. Уже у неостывшего трупа Сталина он сказал Булганину : «Если Берия получит госбезопасность – это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!». В партийных спорах и откровенной борьбе за власть Хрущев в первый год, да, собственно, и не раз позднее проявляет себя скорее как изощренный демагог сталинской школы, чем как сторонник решительных перемен в стране. Не только первоначальную оппозицию Берии, в том числе и довольно разумным его предложениям, но всю дальнейшую борьбу с идущим к власти будущим кровавым диктатором (а не просто соперником по властным полномочиям), в чем был абсолютно и не без оснований убежден Хрущев, он ведет в том числе руками Маленкова, Молотова, Булганина, Жукова и других военных тоже смертельно боявшихся Берии. Но все они были объединены, как мы знаем и не только по его воспоминаниям, конечно, Хрущевым. Повторять описание заговора, хорошо известного по многочисленным материалам, вероятно, нет нужды, однако, характерно, что арест и расстрел Берии Хрущев считал самым важным делом в своей жизни, считал, что этим он предупредил появление нового, в чем-то иного, но, бесспорно тиранического режима в Советском Союзе. Все за этим последовавшее, все, что в России и в мире считают самым важным его делом: освобождение и реабилитация миллиона выживших в лагерях и тюрьмах политзаключенных, реабилитация не всех, но многих погибших, расстрелянных и заморенных, правда, только в поздние сталинские, но не до этого, годы, создание совсем иного климата в гигантской стране, как стало со временем очевидным, оказалось не столько борьбой за власть со своими коллегами по сталинскому политбюро, но реализацией постепенно вырисовывавшегося в сознании Хрущева, уже в 1953 году, далеко еще не додуманного до конца, но все же бесспорно вырабатываемого проекта возвращения всего Советского Союза к нормальному человеческому существованию одновременно в самых различных сферах государственной и общественной жизни.

Как известно, освобождение из лагерей, тюрем и ссылок началось не только с «бериевской амнистии» осужденных по уголовным сравнительно мелким преступлениям, но и с возврата, живых и реабилитации погибших родственников членов политбюро (теперь Президиума) ЦК КПСС, у которых статьи обвинения звучали гораздо серьезнее, чем бытовые по общей амнистии. Берия тут же в виде подарка освободил из тюрьмы привезенную из ссылки жену Вячеслава Молотова, расстрелянный брат Лазаря Кагановича был реабилитирован, выжившие родственники — возвращены в Москву, им были выделены квартиры и денежные компенсации. То же произошло и с родственниками Анастаса Микояна. Берия же прекратил после «дела врачей» и дело еврейского антифашистского комитета, по которому мог оказаться обвиняемым и Молотов, как «американский шпион» и муж уже осужденной в связи с делом антифашистского комитета Полины Жемчужиной, и «мингрельское дело», которое было спланировано Сталиным, чтобы убрать самого Берию, но тот умело «перевел стрелки» на других мингрелов, часть которых была арестована, часть расстреляна. 11 марта Берия направил Маленкову и Хрущеву записку о разгроме Сталиным чекистских кадров, необходимости освобождения их из лагерей и тюрем и использования в дальнейшей работе. Впрочем, речь шла только о «своих». Абакумов и его сторонники в этот список не входили.

После расстрела Берии Маленков, как председатель Совета министров СССР продолжает реформы — после смерти Сталина было решено, что именно этот пост, который занимал в свое время Ленин, станет основным в управлении страной и предсовмина будет теперь руководить не только советом министров, но и работой Президиума ЦК КПСС. Но все же несколько месяцев действует и другая договоренность триумвирата о коллективном руководстве (никто не чувствует себя равным Сталину). На следующий же день после похорон вождя Маленков устраивает выговор редактору «Правды» Д.П. Шепилову и двум секретарям ЦК по идеологии Николаю Суслову и П.Н. Поспелову за то, что его речь напечатана крупным шрифтом, а Молотова и Берии более мелким и, что не все члены Президиума ЦК упомянуты, а что его фотография с Мао Цзэдуном и Сталиным — это известный монтаж и ее вообще не следовало печатать, то есть отстаивает равноправие всех членов Президиума. При этом Маленков продолжает политику смягчения режима в Советском Союзе в самых массовых проявлениях его бесчеловечной сути.

Как следствие бериевской амнистии 27 марта 1953 года уже ко второй половине 1953 года было пересмотрено уголовное законодательство Союза ССР и союзных республик. Была отменена уголовная ответственность:

• за прогул и уход с работы,
• за невыработку трудодней колхозниками,
• за уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы,
• за самовольный проезд в товарных вагонах,
• за нарушение паспортного режима (прописки),
• за мелкое хищение социалистической собственности («колоски»),
• за изготовление и продажу самогона,
• за мелкое хулиганство,
• за обман покупателей (до этого за обмеривание и обвешивание покупателей продавцам давали 5-7 лет).

Правда закон о крепостном праве в промышленности от 19 октября 1940 года, по которому рабочие и инженеры не только были прикреплены к своему заводу и не могли переменить место работы, но и любое министерство по собственному желанию и под угрозой уголовного наказания могло даже переселять рабочих и инженеров из города в город, с одних предприятий на другие, не заботясь о предоставлении жилья, будет отменен уже Хрущевым только в 1956 году.

Возраст уголовной ответственности для детей был повышен с 14 лет до 16, в случае тяжких преступлений с 12 до 14 лет.

Отменена уголовная ответственность членов семьи изменников Родины, в связи с чем тоже сотни тысяч людей были освобождены из лагерей и возвращены из ссылок. Поскольку «пересмотр уголовного законодательства» официально имел обратную силу и включал так же снижение максимального срока заключения с 25 лет до 15-ти, были освобождены из тюрем и лагерей многие, (но далеко не все) уже отсидевшие пятнадцать лет. Были возвращены гражданские права и сотням тысяч спецпоселенцев — остаткам десятка выселенных при Сталине народов — чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар, кабардинцев и разнообразных «инородцев» на территории России: греков, поляков, финнов, немцев а так же немногих чудом выживших после коллективизации потомков русских «кулаков» и после «расказачивания» – кубанских и донских казаков. В этот же список входят не расстрелянные, а всего лишь высланные латыши, литовцы, эстонцы, а так же украинцы из западных ее районов. Отменены приговоры и всем уже отправленным и все еще отправляемым в ссылку в 1948 году «повторникам», то есть уже осужденным по любым статьям УК, выжившим в лагерях, освободившимся и потом заново как правило репрессированным по тем же статьям и за тоже мнимое преступление. Как видно по опубликованным фондом «Демократия» документам о реабилитации список подписавших решения пока еще о смягчении участи сотен тысяч советских граждан очень недолго возглавляет Маленков, но быстро уступает первое место Хрущеву, который и рассылает на подпись коллегам все эти документы и списки. Сперва, по-видимому, активность Хрущева вызывает настороженность у коллег, на одном из документов Ворошилов вместо «согласен» пишет «не понимаю», но единодушие, необходимое теперь при решениях президиума быстро восстанавливается.

Тем более, что все эти документы готовят и подписывают со знанием дела Секретарь ЦК Михаил Суслов, участвовавший в выселении кабардинцев, а потом — литовцев, генерал Иван Серов (сам руководивший выселением и подавлением сопротивления целых народов, но сейчас бесспорный ставленник Хрущева), так же как и генеральный прокурор Роман Руденко, и потому можно думать, что первоначально компания Хрущева по осторожному смягчению лагерного режима во всем Советском Союзе (иначе, чем концлагерем Советский Союз не назовешь – «большая зона» по популярному тогда определению) имеет для него в первую очередь характер внутриполитической борьбы в Кремле. В отличие от Микояна и Кагановича, сделавших, что могли, для освобождения из лагерей уцелевших родственников и реабилитации погибших, Хрущев ничего не делает для освобождения из лагеря вдовы своего старшего сына Леонида — она будет реабилитирована со всеми остальными только в 1956 году.

В отличие от маршала Жукова, который сразу же стал добиваться освобождения выживших и реабилитации расстрелянных после войны Сталиным генералов. Хрущев, получив из лагеря письмо о преступлениях Берии от Алексея Снегова (человека, которого он хорошо знал до войны по партийной работе и даже дружил с ним), вызвал его из лагеря, на суде над Берией прозвучали его показания, после чего Руденко — генеральный прокурор, поставленный Хрущевым и в прошлом тоже друг Снегова, лишь пригласил его к себе в кабинет, взял на сохранение его записки и бесспорно с санкции Хрущева вернул назад, правда, не в далекий лагерь, а во Владимирскую тюрьму. Лишь через год с небольшим, когда Хрущев начал свое расследование преступлений Сталина (в дополнение к комиссии Поспелова) Снегов был освобожден и стал основным «экспертом» микояновских комиссий созданных для освобождения и реабилитации политзаключенных 30 января 1956 года перед началом ХХ съезда.

Эта бесчеловечность Хрущева тем не менее стоит в одном ряду с тем, что для своего сына ракетчика Сергея он и не подумал создавать специальный ракетный институт, какой был организован Берией для своего сына. Хрущев сам не пользовался никакими льготами сверх самых минимальных ему положенных и они ни разу не коснулись никого из его родных.

В этом, как и в ригоризме Сталина, был и сохранявшийся отзвук «партмаксимума» двадцатых годов и бесспорное проявление мощного инстинкта единоличной власти, который подавлял почти все человеческие чувства и интересы. И, конечно, не случайно, из всех послевоенных дел сфабрикованных Сталиным, Хрущев выбирает для своего активного участия в его пересмотре – “ленинградское” дело, которое дает ему очень важные козыри в политическом противостоянии с пока еще первым человеком в стране Георгием Маленковым.

2-7 июля 1953 года по воспоминаниям Константина Симонова на специальном пленуме УК КПСС по делу Берии выступают и Маленков и Хрущев, но если Маленков говорит общие слова о том, что спецслужбы стали над партией, то Хрущев уже очень решительно говорит о сфабрикованных делах как в последние годы, так и в 30-е. Но пока основные указания еще дает Маленков, говорит о большой перестройке, о том, чтобы больше не было злоупотреблений властью, люди не зависели от анонимок, а партия не должна зависеть от характеристик, даваемых спецслужбами вновь назначаемым кадрам.

И тут в этом соперничестве с Маленковым за реформирование спецслужб и руководство ими Хрущев делает решительный ход — 7 мая 1954 года сам едет в Ленинград и выступает на собрании горкома и обкома партии с речью о реабилитации осужденных по этому делу (многих — посмертно), взваливая всю вину на уже расстрелянного Берию и ожидающего суда и расстрела Абакумова. Хрущев еще не называет одного из главных инициаторов этого дела — Маленкова, для которого, как и для Берии, это была борьба со всеми ленинградскими ставленниками внезапно скоропостижно скончавшегося Жданова. Тем не менее Хрущев раздраженно советует ленинградским властям убрать большой портрет Маленкова со стадиона и заменить портретом Ленина. При всем значении признания (но не публичного) преступным этого первого почти открытого сталинского политического процесса, пока еще растущая активность Хрущева в изменении политического режима в стране, чем сперва были заняты только Берия и Маленков, выглядит всего лишь политической борьбой с Маленковым и рядом других членов Президиума ЦК очень опасливо относящимся к возвращению политзаключенных и их реабилитации. Казалось бы, Хрущев еще очень осторожен.

Но, по-видимому, уже тогда им найдена формула – «мы все виновны в том, что происходило, но в разной степени». Вероятно, и впрямь прав историк спецслужб Никита Петров, который считает, что Хрущеву не было нужды чистить архивы, чтобы скрыть следы собственных преступлений. В годы ежовских расстрелов он не был так близок к Сталину, чтобы его подпись на расстрельных списках имела значение (хотя в московских горкоме и обкоме «чистки» не без ведома и участия Хрущева, конечно, шли), на Украину он был послан уже после того, как прошли наиболее массовые репрессии.

Так или иначе, но эта «разная степень участия в преступлениях» воспринимается Хрущевым, как бесспорный козырь в борьбе за единоличную власть в стране. Собственно, никакой другой он, воспитанный Сталиным, и не может себе представить. И все же это для него не единственная цель. Точнее — она связана с другими, для страны, конечно, гораздо более важными.

И следующее выступление на тему реабилитации невинно осужденных и по выбранному для этого месту и по содержанию уже звучит совсем иначе, чем ленинградское. На Всесоюзном совещании работников государственной безопасности он говорит долго, на первый взгляд невнятно, но именно 7 июня 1954 годы были произнесены ключевые слова:

– Видимо, придется многих еще освобождать.

Был упомянут и возвращенный в лагерь Алексей Снегов, сперва показаниями, а теперь записками которого, так успешно воспользовались Руденко и Хрущев.

Одновременно было сказано, что нужно «очищать» ряды чекистов. Хрущев прибавил к этому, что нужно избавляться от агентуры, которая фабрикует лживые обвинения, а в завершение сказал, что КГБ должен постоянно находиться под контролем партии и прокуратуры, потому что:

– После смерти Дзержинского у нас все время было неблагополучно с руководством в органах госбезопасности.

И все это не осталось только словами. Расстрелян был не только Берия, но и бывший министр Госбезопасности В.С. Абакумов, начальник 3-го управления МВД Гоглидзе, 1-й заместитель министра внутренних дел Б.З. Кабулов, а так же В.Н. Меркулов, Н.Д. Рюмин, Рухадзе, два замминистра И.И. Масленников и Л.Ф. Цанава не были осуждены — первый из них сам застрелился, второй умер в больнице Бутырской тюрьмы, находясь под следствием. Всего же за 1954-57 годы к уголовной ответственности было привлечено 1342 офицера КГБ, а 2370, как пишет историк О.Н. Хлобустов, понесли наказание в партийном и административном порядке. То есть на самом деле Хрущев провел достаточно основательную чистку КГБ, но из-за того, что происходила она скрытно, материалы о ней не печатались в Советском Союзе создавалось впечатление, что никто не понес наказания. Впрочем, это и впрямь никак не соответствовало по масштабу многочисленных Нюрнбергских трибуналов в Германии.

И все что происходило в это время и позже ясно показало, что Хрущев произвел решительную перемену в структуре политического строя в Советском Союзе, отказался в отличие от Сталина и Берии от карательных органов, как основной опоры по прежнему тоталитарной власти в стране. Он не заменил, как Сталин, одного, уже негодного палача (Берию) своим, удобным, полезным, и сходным по функциям (Серовым), за чем должно было последовать наряду с некоторой реорганизацией карательного аппарата его не просто обновление, но очередное усиление, а напротив — резко, до минимального за всю историю Советского Союза и России с 1917 года, сократил, ослабил как мог и органы Государственной безопасности и Министерство внутренних дел. Вместе с расстрелом Берии Хрущев уничтожил (или свел до минимума) и всю руководимую им вертикаль власти в Советском Союзе, ставшую основной опорой для Сталина. Но уже по записям заседаний Президиума ЦК начальника общего отдела В.Н. Малина 8 декабря 1954 года на заседании принимавшем решение о создании Комитета государственной безопасности, выделяя соответствующие подразделения из Министерства внутренних дел Хрущев несмотря на недовольство Кагановича и Молотова добивается основного — назначения своего протеже генерала Ивана Серова на пост председателя. Но теперь, в результате главной реформы Хрущева, в стране оставались только две вертикали — государственный аппарат во главе с Маленковым и партийный, руководимый Хрущевым (советы разного уровня, формально — высший орган власти в стране, пока еще оставались вполне бесправны и во внимание не принимались, хотя Маленков и пытался их упоминать, а Хрущев пришел к их признанию только в своих последних нереализованных планах). Это был самый важный не афишируемый, но реальный переворот в советской политической структуре, который предопределил многие первоначальные успехи и все последующие поражения Хрущева. Именно в этом и была единственная надежда на подлинные, а не формальные перемены в Советском Союзе.

То, что руководителем КГБ Хрущев после расстрела Берии и вопреки мнению Молотова и других, смог поставить своего человека — Серова, для остальных кремлевских лидеров было неприятно, но привычно. Но зато аресты наиболее известных убийц и палачей — Рюмина, Майрановского, Влодзимирского, Судоплатова, Эйтингона и других, многочисленные отставки и увольнения, разжалования, лишение пенсий — вообще вся проведенная Серовым чистка «органов» уже выглядела странной в сфере советских традиций. Хрущев не выбирал, кроме Серова, в карательных органах людей преданных лично ему и совершенно игнорировал при увольнениях и арестах не только ссылки на полученные сверху от начальства приказания, но даже и на волю партии или «государственные интересы». В этих арестах многими даже просматривалось официальное признание НКВД — преступной организацией, как на Нюрнбергском процессе в определении деятельности СС, СД и гестапо. Но, во-первых, сходство с Нюрнбергом не распространялось на руководство нацистской партии (то есть в СССР — на КПСС), а во-вторых, все же была сделана попытка еще очень многие преступления не просто объяснить, но прямо скрыть или оправдать. Тем не менее демонстративный отказ от советской традиции управления страной с руководящей помощью спецслужб был очень заметен. Сталин, сменяя одно поколение палачей другим, тоже мало доверял уверениям в преданности лично ему и коммунистическим идеям тех, кто намечен был им для заклания, но каждое новое поколение спецслужб он делал еще более мощным, чем предыдущее. А Хрущев впервые в советской истории стал резко сокращать численность и сводить до минимума значение правоохранительных органов. 3200 сотрудников унаследованного от Берии КГБ были уволены тут же, всего из КГБ с 1953 по 1956 год было уволено 16 тысяч сотрудников, всего же с 1954 по 1964 год — 116 тысяч, из которых 46 тысяч были уволены, остальные отправлены в отставку по возрасту, сорок генералов лишены званий, ни одно новое генеральское звание почти за все годы правления (последние) Хрущева не было им утверждено, сменивший Серова в 1958 году Шелепин вообще не надел погоны и остался штатским председателем КГБ и, как до него Серов, а после — Семичастный, всего лишь кандидатом в члены ЦК КПСС. Кроме пограничников и военной контрразведки, поскольку она составная часть армии, всех остальных сотрудников КГБ, как и весь комитет, по воспоминаниям Семичастного, Хрущев все последние годы пытался сделать штатской, а не военной организацией. В выделенном из Министерства внутренних дел «комитете» тут же осталось из 3300 районных отделений только 734, в большинстве городских осталось по два человека, были упразднены «спецотделы» в большинстве институтов и предприятий. Уже в марте 1954 года в контрразведке, то есть в службе надзора за советскими гражданами, из 25375 сотрудников осталось 14263, управление по надзору за интеллигенцией (четвертое) было уничтожено и восстановил его (назвав пятым) только Андропов. Сотрудники КГБ потеряли надбавки за секретность, им перестали строить новые жилые дома и сократили пенсии. Да и сам «комитет» потерял свой высокий государственный статус и стал всего лишь одним из комитетов Совета Министров СССР. Впрочем, это было некоторой иллюзией — контроль за КГБ Хрущев оставил за собой, Маленков жаловался, что получает из Лубянки далеко не все документы. Одновременно было сокращено, но в меньшей степени, и Главное разведывательное управление Министерства Обороны. Немалое значение имело и то, что пробивавшаяся в советское общество уже и до ХХ съезда случайная информация о героических чекистах все в большей степени формировала представление о КГБ, как о преступной организации.

То же произошло и с Министерством Внутренних дел. Еще в 1953 году, то есть до раздела МВД и КГБ, Хрущев вполне внятно сказал:

Я в первый раз увидел жандарма, когда мне было уже, наверное, двадцать четыре года. На рудниках не было жандарма. У нас был один казак-полицейский, который ходил и пьянствовал. В волости никого, кроме одного урядника, не было. Теперь у нас в каждом районе начальник МВД, у него большой аппарат, оперуполномоченные. Начальник МВД получает самую высокую ставку, больше, чем секретарь райкома партии.

Позже мы увидим в этой реплике любопытное совпадение с письмом «воронежских анонимов», через год полученное в ЦК КПСС и основное отличие от реформ Лаврентия Берии.

Хрущевым, что не менее важно, была уничтожена созданная при Сталине «массовая сеть агентуры, пронизывающая все население СССР» (гордое выступление Меркулова на совещании руководящего оперативного состава МГБ СССР, 1943 год). К 1952 году у любого участкового в МВД должен был быть свой стукач на каждой лестничной площадке каждого жилого дома.

8 февраля 1954 года на заседании Президиума ЦК КПСС было констатировано, что структура МВД слишком громоздка. Был сокращен численный состав МВД, вскоре его новым министром стал уже не генерал Круглов, а Николай Дудоров по профессии строитель, не имевший до этого никакого отношения к правоохранительным органам, правда как всякий строитель имевший прямое отношение к лагерям. Кроме общего сокращения численности МВД, сто тысяч его сотрудников были заменены более молодыми и более образованными (до этого около половины милиционеров были просто неграмотны, 40% имели начальное образование). В газете «Правда» появилась статья призывавшая советский народ отказаться от привычного в стране занятия – анонимных доносов, а спецслужбы от их использования. И в КГБ и в МВД произошло резкое сокращение числа «доверенных лиц», то есть агентуры внутри страны и просто запуганных спецслужбами бесчисленных безропотных стукачей.

Продолжая процесс сокращения числа заключенных в декабре 1956 года был принят указ Верховного Совета «Об ответственности за мелкое хулиганство», который отменял уголовную ответственность за нарушения общественного порядка и мелкие кражи. К тому же органы внутренних дел получили двойное подчинение: не только собственное начальство, но и исполкомы Советов всех уровней — при них были созданы общественные комиссии «по социалистической законности и охране правопорядка» – легитимный, почти общественный в советских условиях надзорный орган за действиями милиции. 13 января 1960 года общесоюзное Министерство внутренних дел вообще было упразднено, остались лишь республиканские министерства охраны общественного порядка. Соответственно лет на семь (до восстановления при Брежневе) исчезло и всесоюзное Главное управления исправительно-трудовых учреждений (ГУЛАГ) окончательно раздробленное теперь по республиканским министерствам. Большого практического значения это не имело, но, скажем, в союзных республиках заключенные в эти годы оставались ближе к дому, их даже практически нельзя было заслать куда-то очень далеко, не считая граждан РСФСР, конечно. Но в ведение министерства юстиции, как это ненадолго сделал в 1953 году Берия, Хрущев разделяя МВД ГУЛАГ не передал.

Что касается реабилитаций, которые приобретали не только гуманитарное, но и политическое значение, то вскоре были признаны незаконными все решения «двоек», «троек» и «особых совещаний», что, кажется, тоже собирался сделать, но не смог Берия, как не соответствующие судебной процедуре. И осужденных таким образом (без суда и даже без военного трибунала) было больше двух с половиной миллионов. Из них сразу же расстреляны были в тридцатые и сороковые годы восемьсот тысяч человек, остальные за редким исключением погибли в лагерях. Немногие выжившие были освобождены. Судебные приговоры (и приговоры военных трибуналов) по политическим статьям — в общей сложности около четырех с половиной миллионов — так же пересматривались по ускоренной процедуре специальными, так называемыми «микояновскими» комиссиями. Большинство лагерей по всей стране просто закрывались, охрана увольнялась, колючая проволока сматывалась. Выжило в лагерях процентов десять политзаключенных. Но справки о числе осужденных, расстрелянных, погибших в лагерях, то есть о важнейших преступлениях в годы советской власти, естественно, были составлены и представлены руководству, но не печатались.

Хотя и звучали широковещательные заявления о восстановлении попранных законности и справедливости, важнейшей задачей для руководства оставалось сохранение легитимности обагренной кровью с пят до макушки советской власти, а потому реабилитированы были далеко не все даже самые известные из погибших. Скажем, Бухарин, Каменев, Рыков, Зиновьев и другие осужденные на знаменитых процессах 30-х годов не были реабилитированы якобы потому, что были осуждены не «особыми совещаниями» и «тройками», а открытыми (в советском понимании) судами и признали свою вину. Но точно так же были осуждены и шедшие по «ленинградскому» делу Кузнецов, Вознесенский и другие, но были реабилитированы. А получивший не расстрел, а всего двадцать пять лет лагерей первый секретарь ЦК Карело-Финской республики Купреянов, осужденный по этому же делу, выжил в лагере и был освобожден. Реальной причиной отказа в реабилитации Бухарина и других, возможно, были просьбы Пальмиро Тольятти и Мориса Тореза: эти вожди итальянской и французской компартий хотя и не присутствовали на судах, но «гневно осуждали» расстрелянных, а теперь вполне оправданно полагали, что не смогут объяснить свое поведение той части коммунистов в своих странах, кто искренне верил в идеалы нового мира. Не менее важными оказались и просьбы коммунистических лидеров стран «народной демократии», где по обвинениям в «троцкизме» и различных «уклонах» были расстреляны и осуждены десятки тысяч человек. Еще более странной выглядела история с убийством Льва Троцкого. Реабилитирован он, конечно, не был, да и не мог быть, идеологическая борьба с «троцкизмом» и внутри Советского Союза и за рубежом (с остатками «Четвертого интернационала») продолжалась, отсидевший двадцать лет в мексиканской тюрьме его убийца Рамон Меркадер приехал в Советский Союз и получил (правда, тайно) Золотую звезду героя, но его прямые руководители и организаторы убийства — Судоплатов и Эйтингон прочно сидели (правда, не за это) во Владимирской тюрьме, а немногие выжившие троцкисты были реабилитированы и освобождены из лагерей и ссылок.

Вообще, сказать, что Хрущев отказался от политического террора тоже нельзя было. По его прямому указанию были убиты в Мюнхене Богданом Сташинским лидеры украинского национального движения Лев Ребет, за ним — Степан Бандера, а еще до войны Евгений Коновалец.

Таким образом назвать Хрущева последовательным разгребателем унаследованной от Сталина грязи, разоблачителем всех его (хотя бы — его) преступлений и лидером решительно отказавшимся от их продолжения, довольно трудно.

Еще более важным, чем внешнеполитические проблемы реабилитации коммунистических лидеров, более серьезным, чем недоумение и обида вдовы и сына Бухарина (тоже выживших в лагере и ссылке), было ясное понимание половинчатости, незавершенности начатого Хрущевым процесса освобождения и реабилитации бесчисленных жертв, декларируемой готовности покончить с чудовищными преступлениями сталинского времени не только сотнями тысяч людей выживших и освобожденных из лагерей, тюрем и ссылок, но и все растущим числом, в первую очередь молодых советских людей, которые были явно не удовлетворены восстановлением «советской справедливости».

В до этого смертельно запуганной стране появлялось общественное мнение. И ему никак нельзя было объяснить почему не реабилитированы участники Кронштадтского восстания и тамбовские крестьяне, выдвигавшие даже не монархические, а вполне советские, но отрицавшие террор, лозунги, почему приходится замалчивать массовые расстрелы русской интеллигенции в начале двадцатых и в конце тридцатых годов, почти поголовное уничтожение иерархов русской православной церкви, да и всех других религий вплоть до буддизма и многое, многое другое.

Разоблачение сталинских преступлений, сделанные Хрущевым на ХХ и XXII съездах КПСС не удовлетворили ни ту половину России, которая охраняла и сажала (по формуле Ахматовой) заключенных, ни тех кто был или воспринимал себя потенциальными жертвами репрессий.

Но несмотря на все это, несмотря на незавершенность реформ, несмотря на то, что Хрущеву не удалось сделать их необратимыми, именно эти три неразделимых в своем значении действия:

• – уничтожение большинства лагерей, освобождение двух миллионов выживших заключенных и реабилитация десятка миллионов погибших;
• – резкое смягчение полицейского режима в стране;
• – снижение до беспрецедентного уровня за последние сто лет в истории России влияния спецслужб на политическую жизнь страны, прекращение их использования, как основного механизма управления в России.

стали в своем нераздельном единстве и основой общественной и культурной оттепели хрущевского времени и тем самым важным делом, которое удалось в своей жизни Хрущеву.

На самом деле трудно сказать, как далеко зашел бы в своих реформах Берия, действительно ли (хотя на это очень похоже — не зря же все его «товарищи» так смертельно его боялись) он готовил для народов Советского Союза новую кровавую диктатуру, как не раз писал и говорил Хрущев. Существенным и известным некоторым “товарищам” было и то, что по страстям своим Берия был бесспорным садистом, что не могло бы не сказаться на характере его правления.

Но одно вполне очевидно, Лаврентий Берия продолжал бы использовать полностью подчиненные теперь ему лично спецслужбы, конечно, к тому же опять усиленные в качестве основного рычага управления страной. При нем не наступило бы то единственное время в истории России ХХ — начала XXI века, когда спецслужбы и милиция практически не оказывали влияния на внешне- и внутриполитические решения определяющие жизнь страны. К чему это приводит народы Советского Союза и России с ужасом убеждались и до и после правления Хрущева. С другой стороны не только правление самого Хрущева, но и вся бюрократическая система советского руководства заменившая примитивной и ложной идеологией человеческий здравый смысл и личную заинтересованность не могла держаться достаточно долго без смертельного страха всех ее «винтиков» и «офицеров» (по сталинской терминологии). Таким образом можно считать, что именно Хрущев еще до ХХ съезда уже в 1953-54 годах нанес сокрушительный удар коммунистической империи.