Роль Хрущева в истории России

11. Подготовка радикальной государственной реформы и свержение Хрущева.

Временной стабилизации своего положения в Президиуме ЦК Хрущеву удается добиться. В обмен на его собственные похвалы Сталину на встрече с интеллигенцией Суслов на февральском пленуме ЦК КПСС в 1964 году выступает с критикой Иосифа Виссарионовича. Суслов выполняет свое обещание и поддерживает Хрущева, но в это время уже идет подготовка к свержению первого секретаря уже без его участия. Из случайных и отрывочных источников мы довольно многое узнаем о том, чем же втайне занят Хрущев начиная с конца 1962 года. Произведенное им в это время уже упоминавшееся разделение обкомов, хозяйственных и административных отделов ЦК КПСС партии на сельскохозяйственные и промышленные, выделение из всех райкомов, а их были сотни по стране и далеко не всюду была промышленность — парткомам промышленных объединений теперь нечем было руководить. Что особенно существенно, сельскохозяйственные подразделения райкомов партии, делились на части и переезжали из районных центров в несколько крупнейших в этом районе центров. Впрочем, и там парткомы продолжали руководить специалистами сельского хозяйства (сами ими не будучи) в руководствах производственных объединений, председателями колхозов и директорами совхозов — реформа управления не дает результатов. Поэтому к лету 1964 года Хрущев решает парткомы заменить (назвать) политотделами теперь уже во всех смыслах, как политработники в армии, партаппарат на районном уровне становился подчиненными хозяйственным руководителям — начальникам производственного управления. Примерно тоже происходило и с промышленными парткомами, которые тоже попадали в зависимость от хозяйственников и это был настолько важный вопрос не просто управления сельским хозяйством и промышленностью, но резкого снижения уровня влияния в партии в стране, что и Шелепин, и Суслов, снимая Хрущева, обвиняют его в первую очередь в выступлении (для них неожиданном) на июльском пленуме ЦК 1964 года, где он говорит об этом. Президиум ЦК «отзывает» записку Хрущева партийным организациям об этом, а сам пленум собранный для отстранения Хрущева официально посвящен именно этой реформе в сельском хозяйстве.

Все это вызывало, конечно, величайшее неудовольствие у всего партийного руководства и аппарата всех уровней и на первый взгляд и впрямь кажется нелепым. В каждой области появилось по два обкома КПСС. Они с трудом находили общий язык, общее решения и с точки зрения единоличного управления, конечно, все это означало во многих случаях хаос и неразбериху. Но в долговременной перспективе начинали создаваться управленческие структуры с достаточно разными интересами, зачастую размещавшиеся в разных городах: география размещения промышленных и сельскохозяйственных объединений не совпадала одна с другой, с различным (систематически переизбирающим своих руководителей в соответствии с решением о ротации) электоратом — пусть пока только партийным. То есть это было не только создание хаоса в управлении, в чем все обвиняли Хрущева, и даже не только мощный удар по партийному аппарату КПСС по всей стране, когда-то приведшему его к власти и многие годы бывшему его опорой, а теперь ставшему прямо ему враждебным, что с большим опозданием понял Хрущев. Далеко не все это поняли (партийная демагогия оставалась прежней), но были и такие — это выяснилось в процессе отставки Хрущева.

Но на самом деле он шел еще дальше и об этом есть случайное свидетельство посла в Норвегии Николая Лунькова, услышавшего и передавшего Громыко фразу Хрущева, сказанную им редакторам «Известий» и «Правде» Аджубею и Сатюкову во время поездки в Норвегию, меньше чем за два месяца до отставки:

– А что если нам создать две партии: рабочую и крестьянскую?33

Впрочем, вполне ясно об этом же пишет Полянский в незачитанном постановлении Президиума ЦК с обвинениями в адрес Хрущева. По мнению партаппарата он пытается:

– свести к нулю роль парткомов производственных управлений, ликвидировать партийные органы на селе и поставить промышленные парткомы в зависимость от совнархозов;

– разделить партию надвое, создать два крыла в партии — рабочее крыло и крестьянское крыло.

Несменяемое единоначалие по всей стране Хрущевым было уничтожено. Одна партия как-то заметно стала делиться на части. Теперь уже можно было на выборах выдвигать по нескольку кандидатур — становилось ясно, кто их будет выдвигать. Партийные организации пока еще покорно молчали, жестко, как казалось Хрущеву, контролируемые Шелепиным.

Но этот сокрушительный удар по КПСС и однопартийной системе был лишь частью задуманного Хрущевым плана глобального реформирования всей политической структуры Советского Союза. С середины 1962 года по рассказу (к сожалению, довольно невнятному) сына Хрущева начинает под руководством абсолютно преданного ему тогда Ильичева работать комиссия ЦК по подготовке новой конституции. О фантастических (для коммунистической тоталитарной страны) результатах работы этой комиссии мы узнаем немного, но все же из трех источников. Один — записки Федора Бурлацкого. Бурлацкий по обыкновению все переводит на себя одного, никого другого не упоминает, работу комиссии не описывает, все начинает с 1964 года, когда был к этому привлечен, но и то, что мы читаем в его книги звучит поразительно:

«Вслед … за попыткой перестроить партию Хрущев задумал еще более радикальное изменение нашей политической системы. И вот в начале 1964 года мы — я и один из заместителей заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК — были откомандированы на все ту же дачу Горького для подготовки проекта новой Конституции СССР. Нам поручили собрать в предварительном порядке все лучшие предложения и подготовить записку для Хрущева и других членов Президиума ЦК.

 Надо сказать, что тут мы несколько «разгулялись» и подготовили записку об основных принципах новой Конституции , которые резко отличались от так называемой сталинской, принятой в 1936 году. Мы ставили задачу узаконения политической власти, проведения свободных выборов, разделения власти. … я предлагал создать стабильно работающий Верховный Совет СССР, проводить альтернативные выборы в Советы посредством выдвижения нескольких кандидатов на одно место, учредить суд присяжных. …

 Одно из главных предложений состояло в установлении президентского режима и прямых выборов народом главы государства. В нашей записке говорилось, что Первый секретарь ЦК должен баллотироваться на этот пост, а не замещать пост Председателя Совета Министров СССР. Предполагалось также, что каждый член Президиума ЦК будет выдвигаться на крупный государственный пост и важнейшие решения будут приниматься не в партии, а в органах государственной власти.

 Хрущев в целом довольно одобрительно реагировал на наши предложения. К сожалению, работа над новой Конституцией была оборвана из-за его падения».34

Для Бурлацкого прекращение этой, как он понимал, главной в его жизни работы стало, как он пишет, причиной ухода со своей значительной должности в ЦК КПСС — руководителя группы советников в «Отделе» Юрия Андропова.

Хрущев не просто «довольно одобрительно» реагировал на предложения Федора Бурлацкого (впрочем, не только его, а работу представительной и достаточно радикальной конституционной комиссии, которой сам же и руководил). В 1964 году продолжались уже вполне серьезные преобразования, о которых рассказывает в своих воспоминаниях Анастас Микоян:

«Я оставался Председателем Президиума Верховного Совета СССР. На эту должность Хрущев уговорил меня перейти летом 1964 г. с целью превратить Верховный Совет в действующий парламент. Он говорил: «Почему буржуазия умнее нас? У них парламенты создают впечатление участия народа в управлении. Это, конечно, фикция, но очень здорово показывает народу, что он может влиять, и даже решающим образом. Почему же наш парламент только штампует решения ЦК и правительства? Министры чихать хотели на наш парламент, а в Англии они отчитываются перед парламентом, отвечают на их запросы и т.д. Почему нам тоже не сделать так, чтобы Верховный Совет вызывал для отчета, пропесочивал бы их. Более того, он может и вносить предложения в правительство об изменении каких-то решений». Хрущев рассуждал совершенно правильно. Это пример того, что у него появлялись прекрасные новаторские идеи.

«Чтобы осуществить это нелегкое дело, — продолжал далее Хрущев, — надо много энергии и труда вложить, сломить сопротивление аппарата. Для этого нужен авторитетный и решительный человек». По его мнению, с этим могли справиться только два человека: или он или я. Но он не мог совмещать три должности. И вообще такое новое дело требовало, чтобы ему посвятить все время, ни с чем его не совмещая.

 …

 Мои помощники собирали материал о правилах и нормах парламентской жизни в буржуазных странах, я даже поручил им собрать материал по статусу президента в тех разных странах, где он есть. Хрущев одобрил мою идею обдумать вопрос о переименовании Председателя Президиума в Президенты. Соответственно каждый республиканский глава Верховного Совета становился бы президентом у себя в республике и вице-президентом СССР. Это должно было импонировать республикам, поднять их статус».

Более четкий, но анонимный рассказ о хрущевском плане грандиозной реорганизации всей структуры советского руководства мы встречаем (к сожалению, без ссылки на источник) в книге «Власть и оппозиция. Российский политический процесс ХХ столетия», (издательство РОССПЭН, 1995 года). Книга эта написана группой профессоров историков и политиков (Ю.В. Аксютин, кандидат исторических наук; О.В. Волобуев, доктор исторических наук, профессор; А.А. Данилов, доктор исторических наук, профессор; Л.Н. Доброхотов, кандидат философских наук; В.В. Журавлев, доктор исторических наук, профессор; С.В. Кулешов, доктор исторических наук, профессор; С.А. Павлюченков, кандидат исторических наук; И.С. Розенталь, доктор исторических наук; А.К. Сорокин, кандидат исторических наук; В.В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор), которые не указывают, кто именно написал ту или иную главу, но в результате приходиться считать, что приводимая ими информация является бесспорной для каждого из них. Они пишут:

«Вернувшись в Москву (в июле 1964 г. – С.Г.), Хрущев выступает на скоротечном пленуме ЦК КПСС с неожиданной для всех речью. Он дает понять, что в ноябре (на сессии Верховного Совета — С.Г.) им будет предложена еще одна реорганизация управления сельским хозяйством и наукой, а также закончена работа над проектом новой Конституции, в соответствии с которой выборы отныне будут производиться из нескольких кандидатов и учреждается пост президента. Напомнил он и о правиле, зафиксированном на последнем съезде в партийном уставе, – не занимать выборные должности больше двух сроков. А 24 июля потребовал на расширенном заседании Президиума Совета Министров пересмотреть главное направление и задачи планирования на ближайшие пять лет. По его мнению, уж коль программа КПСС обещает в ближайшем будущем построить коммунизм, необходимо взять решительный курс на то, чтобы благосостояние народа росло как можно быстрее, для чего следует больше внимания уделять производству средств потребления, не забывая, конечно, при этом о должном уровне обороны».

Кроме того, что мы знаем о готовящейся конституции, любопытные дополнения выясняются из кратких записей заведующего общим отделом ЦК КПСС Владимира Малина, обвинений предъявленных Хрущеву 13-14 октября на заседании Президиума ЦК. Дважды повторяется уже известные нам обвинения в том, что теперь Хрущев «решил распустить производственные управления» – недавно им же вместо сельскохозяйственных отделов райкомов созданный механизм управления деревней и у партийного руководства оказываются потерянными рычаги этого управления.

Еще более серьезное обвинение (видимо имея для этого неизвестные другим участникам заседания) выдвигает, хотя и очень неопределенно Шелепин:

– Материалы по периоду коллективизации собирали…

Это единственный, хотя и вполне обоснованный намек на то, что неясная «реорганизация управления сельским хозяйством», которую собирается предложить Хрущев на сессии Верховного Совета через месяц будет такой же радикальной, как политические изменения в структуре управления страной. Любопытно, что «собирал материалы» Хрущев, по-видимому, тайком от большинства товарищей по партии.

Впрочем, есть сведения и о «собираемых Хрущевым материалах» и о готовившимся им докладе по сельскому хозяйству. Вице-президенту Академии наук и члену ЦК КПСС историку Петру Федосееву было поручено подготовиться и сделать на пленуме в ноябре 1964 года параллельный хрущевскому доклад о коллективизации 1932-33 года — голоде, депортации, разорении деревни. Институт истории АН СССР уже в конце сентября – начале октября 1963 года получил задание подготовить к предстоящему пленуму документальный материал о том, как проводилась сплошная коллективизация. Причем критического характера — цитирует Аксютин статью И.Е. Зеленина «Аграрная политика Хрущева и сельское хозяйство». И была сделана на двадцати страницах выписка для Федосеева и Хрущева из уже написанной Зелениным книги об этом.

То есть в докладе Хрущева на пленуме ЦК должно было быть четыре вопроса:

– обсуждение новой, демократической конституции СССР, превращающей его в современное цивилизованное государство, с зачаточной двухпартийной системой управления, установлением президентского режима и прямых выборов народом главы государства, каждый член Президиума ЦК будет выдвигаться на крупный государственный пост и таким образом важнейшие решения будут приниматься не в партии, а в органах государственной власти; Верховный совет будет собираться три-четыре раза в год, а комиссии Верховного Совета станут постоянно действующими, будет создан Конституционный суд, а в судебной системе суд присяжных, ликвидирована паспортная система, запрещен арест без санкции суда; появится право обжалование в суде незаконных действий должностных лиц, гласность будет расширена и введена свобода критики;

– конституция предполагала так же предоставление республикам права иметь собственные вооруженные силы, что стало бы важным шагом на пути к превращению СССР в конфедерацию;

– вопрос о реформе в сельском хозяйстве, сопряженный с рассказом о массовых преступлениях в ходе насильственной коллективизации, что, во-первых, делало невозможным сохранения в неприкосновенности колхозно-совхозного строя, и, во-вторых, было гораздо более сокрушительным и ударом по всей коммунистической системе, чем доклад на ХХ съезде: там речь шла о сотнях тысяч партийных и военных руководителях, здесь — обо всем искалеченном советском народе и многих миллионах безвинно погибших людей;

– естественным продолжением этого должен был стать вопрос об омоложении состава Президиума ЦК в нем не должны были оставаться соучастники массовых преступлений. Собственно, и сам Хрущев хотел просить об отставке. В руководстве должны были оставаться Шелепин, Андропов, Ильичев, Поляков, Сатюков, Харламов, Аджубей.

Кроме уже перечисленных публикаций важные сведения о проекте конституции содержатся — Смирнов Г.Л. Маленькие секреты большого дома. Воспоминания о работе в аппарате ЦК КПСС (Неизвестная Россия. Вып. 3. М., 1993. С. 378-380); Бурлацкий Ф. Никита Хрущев. С. 254.

То есть предстоявший в ноябре Пленум ЦК и сессия Верховного Совета, принимающая новую конституцию должны были по замыслу Хрущева стать гораздо более сокрушительным ударом по советской власти сталинского типа, чем даже ХХ съезд КПСС.

При все же явной недостаточности материалов о реформах, готовившихся Хрущевым, косвенным свидетельством об их серьезности служит как стремление заговорщиков удалить Хрущева из всех властных структур до назначенной на ноябрь сессии Верховного Совета для их обсуждения (в пересказе начальника охраны Игнатова Галустова Анастасу Микояну Игнатов уговаривает Брежнева: «Леня, я тебя прошу, это надо сделать до ноября». На этом же (скорейшей, до сессии Верховного Совета созыва пленума отставке Хрущева) настаивает и перепуганный его телефонным звонком Полянский). И уж, конечно, категорический отказ «товарищей» предоставить Хрущеву слово для прощального выступления на пленуме ЦК КПСС и даже отказ давать слово Полянскому — слишком откровенно в так и не опубликованном постановлении ЦК КПСС рассказавшему хотя бы о некоторых из подготовленных Хрущевым реформах. Характерно, что в ходе заседаний Президиума Мазуров обвинил готовившего реформы Хрущева в том, что он настраивает членов партии против руководителей аппарата КПСС.

Столь же любопытным является обвинение Хрущева в том, что желая понизить роль Пленумов ЦК КПСС и таким образом членов Центрального Комитета, он все пленумы последних лет собирал как производственно-хозяйственные активы, приглашая на них пять-шесть тысяч человек, большинство из которых не были членами ЦК, а были наиболее заметными руководителями промышленности и сельского хозяйства.

Особенно любопытным звучит странное обвинение сперва прозвучавшее в выступлении Шелепина на заседании Президиума ЦК, а за ним повторенное, конечно, не случайно Сусловым в речи на Пленуме:

– Нормальной работе Президиума ЦК мешало так же и то обстоятельство, что тов. Хрущев систематически занимался интриганством, стремился всячески поссорить членов Президиума друг с другом (Шелепин: «зачем вы натравливаете членов Президиума друг на друга?»).

В этом же ряду находится и обвинение Суслова в том, что Хрущев никого из партийного руководства (даже Косыгина) не подпускал к проблемам сельского хозяйства, а до этого:

– В каждом случае, когда ставился вопрос о поездке того или иного члена Президиума в ту или иную республику или область, тов. Хрущев делал язвительное замечание: «Если делать нечего, поезжайте. Туристическую поездку хотите совершить?».

Из этих реплик можно сделать три вывода. Во-первых, что Суслов честно выполнявший договоренность с Хрущевым — нет никаких сведений о его участии в подготовке заговора, был обижен, что Хрущев не привлекал его к своим важнейшим реформам. Во-вторых, что сторонников начатых глобальных реформ в стране, резкого сокращения роли КПСС по крайней мере в руководстве хозяйственной жизнью в стране, у Хрущева в руководстве в Президиуме ЦК КПСС почти не было. И во-третьих, что давало ему надежду, Хрущев знал, что его противники разделены на две противопоставленные друг другу группы и надеялся, что они не смогут договориться. Будучи опытным, циничным и многое повидавшим политиком он не рассчитывал на верность жизнью ему обязанного Семичастного — практически им воспитанного, брат которого был в плену, находился в лагере и это стало известно Сталину, но Хрущев на свою ответственность, письменно поручился за юного комсомольского лидера, точно так же он не рассчитывал на надежность Шелепина, которому им была дана почти необъятная власть и давались обещания, что именно он вскоре станет «преемником» дряхлеющего лидера. Больше того, по-видимому, он не вполне полагался на надежность и своего собственного зятя — Алексея Аджубея, который, действительно, не только не предупредил его о готовившемся заговоре, но сделал все, чтобы прорвавшийся к нему и сказавший ему о заговоре человек никуда больше не пошел и никому о заговоре не сказал.

Но Хрущев всерьез, по-видимому, рассчитывал (и с этим связаны обвинения в его адрес с одной стороны Шелепина, с другой Суслова об интригах и натравливании членов Президиума друг на друга), что эти две противостоящие друг другу группировки не захотят, не смогут договориться и выступить вместе против первого секретаря и его кардинальных реформ в политической жизни Советского Союза. При этом, конечно, понимая, что задуманные, а частью уже осуществленные им реформы одинаково враждебны обеим группировкам. В «Рабочих тетрадях» ничего не понимающего в кремлевских битвах Александра Твардовского за первую половину 1964 года встречаем характерную, сказанную ему фразу В.С. Лебедева — помощника Хрущева:

– Никита Сергеевич остался совсем один.

Далее мы перечислим и некоторые другие причины недовольства маршалов Никитой Хрущевым, но главная из них — стратегический план захвата всей Западной Европы уже был вкратце описан в главе об отношениях Хрущева с армией.

Совершенно очевидно, что это была последняя, к сожалению не датируемая в воспоминаниях Сергея Хрущева попытка маршалов привлечь на свою сторону Хрущева, которую побоялся осуществить Малиновский и она была поручена старинному приятелю Хрущева маршалу Гречко. После этой неудачи для советских (по происхождению и агрессивной природе) маршалов остался один путь — убрать Хрущева. Может быть, он и удержался и утихомирил бы маршалов — удайся ему авантюра с ракетами на Кубе, но это была практически невыполнимая задача. В лучшем случае все население Кубы было бы уничтожено, в худшем — Третья мировая война уничтожила бы все человечество. Ненавидели его в военно-промышленной среде и много лет спустя. Не зря же Дмитрий Устинов уже в восьмидесятые годы однажды сказал, что Хрущев нанес вред стране больший, чем любой другой ее лидер. Видимо, маршалы полагали, что из-за Хрущева было упущено время для победоносной третьей мировой войны.

И поэтому, надеялся Хрущев, как же они могут договориться с Шелепиным, который стал едва не основной опорой все более радикальных преобразований в стране.

И действительно казалось, что грандиозная реформа задуманная Хрущевым:

– двухпартийная система с резким сокращением влияния обеих частей КПСС на государственное управление;

– реальные выборы всех органов власти с несколькими кандидатами в каждую из существенных должностей;

– учреждение поста президента СССР, тоже выбираемого всей страной;

– не говоря уже об экономических реформах,

на первый взгляд вполне соответствовала уже упоминавшемуся нами «плану Шелепина», облегчала просоветскую пропаганду в Европе, делала более цивилизованным и приемлемым для Запада имидж Советского Союза. И обо всех этих начатых Хрущевым (иногда втайне) реформах Шелепин был осведомлен лучше, чем кто-либо в руководстве страны и следующим кандидатом в президенты (но, по-видимому, несмотря на все разговоры Никиты Сергеевича, все же после Микояна) планировался именно Шелепин.

Но, во-первых, он хорошо знал как непостоянен в своих планах и обещаниях конкретным руководителям Хрущев, как легко его милость сменяется абсолютным игнорированием и удалением со всех постов.

А, главное, реформы задуманные Хрущевым и впрямь превращали Советский Союз пусть в самое мощное, но лишь одно из действительно демократических государств Европы, в значительной степени устраняли возможность его безусловного главенства в «континентальной Европе» по очень удобной именно для этого случая формуле генерала Де Голля.

Между тем Шелепину нужна была декоративная демократизация Советского Союза, а не подлинная. Ему нужен был Советский Союз (с ударением на «советский»), а не современное самодостаточное демократическое государство. И, конечно, возможность управления «Европой от Урала до Атлантики» из Москвы такая же, как управляются из Кремля страны народной демократии и не два срока, а пожизненно. Хрущев разрушал необходимую при этом систему силового управления, шел слишком далеко и Шелепин безоговорочно поддержал Брежнева и Подгорного. К тому же Шелепин переоценивал свои силы, ему удаление Хрущева казалось лишь более быстрым и более надежным приходом к верховной власти.

Впрочем, Хрущев и перед отъездом знал о заговоре, понимал, почему «товарищи» отправляют его отдыхать. Сказав об этом на приеме в честь индонезийского президента Сукарно, куда пришел неожиданно и пообещал товарищам по Президиуму ЦК после возвращения много неожиданностей. Хрущев готовился к бою, который не состоялся и, явно, переоценивал надежность Шелепина и Семичастного, которых так высоко вознес. Но Шелепин явно Хрущеву не поверил, считал, что тот по обыкновению хитрит и думаю, что в этом был прав. Начиная грандиозные реформы, сравнимые лишь с теми, что были им проведены в 1953-1957 годах, Хрущев вряд ли бы отдал кому-то верховную власть в стране, меняющейся по его сокровенному плану.

Похоже, что из этого же исходил и стал противником Хрущева не только Шелепин, но даже зять Никиты Сергеевича Алексей Аджубей. В книге сына Хрущева «Пенсионер союзного значения» встречаем замечательный рассказ:

«В 1964 году брат Мэлора (Стуруа — С.Г.) Дэви работал секретарем ЦК Компартии Грузии. Летом, видимо, в преддверии июльской сессии Верховного Совета, он приехал в Москву. Прямо с аэродрома он поспешил на квартиру к брату. Мэлор давно не видел его таким обеспокоенным.

 — Произошла неприятная и непонятная история, — едва поздоровавшись, начал Дэви, — затевается какая-то возня вокруг Никиты Сергеевича…

 Он рассказал, что перед отъездом из Тбилиси имел встречу с Мжаванадзе, первым секретарем ЦК КП Грузии, и тот намекнул ему: с Хрущевым пора кончать. Конечно, не в открытую, но тренированное ухо безошибочно улавливает нюансы.

 Теперь Дэви просил у брата совета: предупредить Никиту Сергеевича? Или промолчать? Ситуация складывалась непростая — грузину одинаково противны и предательство, и донос. А тут еще кто знает, какие следует ожидать последствия.

 Мэлор предложил немедленно свести Дэви с Аджубеем. Его кабинет в «Известиях» доступен Стуруа в любой момент. Но… решение брат пусть примет сам. В этой семье хорошо знали, что может произойти, если Мжаванадзе, а особенно тем, кто стоит над ним, станет известно, кто разоблачил заговорщиков. Дэви колебался не более нескольких секунд и коротко бросил: «Пойдем». Через полчаса они входили в кабинет главного редактора второй по значимости газеты в стране.

 Дэви коротко рассказал о своем подозрительном разговоре с Мжаванадзе. Аджубей кисло заметил, что грузины вообще не любят Хрущева.

 По отношению к Мжаванадзе подобное замечание звучало по меньшей мере странно. (Василий Павлович до последних лет грузином числился лишь по фамилии. В 1953 году после смерти Сталина и ареста Берии отец оказался перед дилеммой: кого послать в беспокойную республику. Требовался человек надежный, проверенный. Вот тут он и вспомнил о служившем на Украине генерале Мжаванадзе. Он хорошо знал Василия Павловича по войне. Так генерал стал секретарем ЦК. Теперь Мжаванадзе превратился в одного из активных противников отца. Видимо, сработали старые украинские связи.)

 Дэви Стуруа возразил Аджубею: он говорит не о Грузии, все нити ведут в Москву. Дело затевается серьезное.

 Но Алексей Иванович не стал слушать, только бросил непонятную фразу: им с Шелепиным обо всем давно известно.

 Братья Стуруа покинули кабинет обескураженными. Что известно? Кому известно? При чем тут Шелепин, если речь идет о Хрущеве?

 Обсуждать столь опасную тему они больше ни с кем не решились. Алексей Иванович не обмолвился отцу о происшедшем разговоре ни словом».

Жену Аджубея — дочь Хрущева Раду тоже пытались предупредить о заговоре против отца, но как она сама пишет, она отказалась слушать и ничего не сказала отцу, поскольку ей все политические интриги и разговоры всегда были не просто не интересны, но глубоко чужды.

К тому же Шелепин гораздо лучше Хрущева понимал кто против него выступает и каков расклад сил в советском руководстве. Много знавший, но, к сожалению, далеко не обо всем написавший, Анастас Микоян о свержении Хрущева многозначительно обмолвился в книге «Так было»:

– Брежнева и Подгорного подтянули к этому делу.

А потом продолжил:

«Многие маршалы и генералы — члены ЦК — были против него за его перегибы в военном деле. Например, считал, что с изобретением ракет авиация окончательно теряет значение; что подводные лодки полностью заменят наземные корабли, поскольку последние — плавучие мишени для ракет. Думал только в масштабе большой войны, не учитывал особенности локальных войн. А именно они и надвигались, так как после Карибского кризиса обе стороны поняли, что надо избегать крайностей, которые могут незаметно подтолкнуть к третьей мировой войне, притом ядерной. Американцы раньше нас поняли, что локальные войны будут и именно к ним надо готовиться».

Достаточно информированный и старавшийся понять суть происходивших процессов Рой Медведев однажды мне сказал:

– Конечно, свержение Хрущева устроили военные, большинство маршалов.

– Но каким же был механизм начальной стадии заговора? Как они реально могли повлиять на положение в Кремле?

– У каждого члена Президиума ЦК было несколько близких им маршалов…

Документально не подтвержденные мнения Микояна и Медведева кажутся наиболее убедительной версией заговора. Брежнев, которого представляют инициатором свержения Хрущева, был патологический труслив, по рассказу Гавриила Попова последнюю ночь перед свержением боялся оставаться дома и провел у главного маршала авиации Владимира Судеца. Только инициатива мощной группы военных, к которым он всегда и особенно после изгнания из Политбюро в 1953 был очень близок, могла его подвигнуть на столь опасные шаги. Да и у Подгорного, конечно, были личные планы и, как у всех, обида на Хрущева, который просто третировал последние годы партийное руководство, возлагая на них вину за неудачу своих и хозяйственных и внешнеполитических планов, но вряд ли по собственной инициативе он затеял бы столь опасный проект. Впрочем, хотя их нынешнее положение казалось вполне безоблачным и благополучным, но готовившиеся Хрущевым реформы, о которых, конечно, они были осведомлены, неизбежно должны были это благополучие подорвать.

Военные противники Хрущева, конечно, были разными — министр обороны маршал Родион Малиновский, спасенный когда-то Хрущевым от гнева Сталина, присоединился к заговорщикам лишь в последний момент, узнав от Шелепина, что сторонников у Хрущева практически нет. Заговорщики на ранних этапах одни не могли простить Хрущеву уничтожения их родов войск, другие исходя из военно-государственных соображений считали, что Хрущев постоянно сокращая армию и отнимая у нее деньги на ни к чему не приводящие хозяйственные проекты донельзя ослабил военную мощь Советского Союза, третьи — сильно замаранные бессмысленной гибелью на фронтах Отечественной войны миллионов советских людей или писавшие доносы на своих коллег (а маршал Конев подлил немало масла в огонь сталинской антисемитской компании врачей-убийц) всерьез опасались, что недостаточно контролируемый процесс обнародования и разоблачение преступлений может и их привести на скамью подсудимых.

Но, я думаю, особенно удивительным для Хрущева было то, что собранный им аппарат ЦК КПСС, в 1957 году спасавший его от «антипартийной группы», в значительной степени оказался ему враждебен. Здесь центральную роль сыграл заведующий отделом Административных органов, когда-то почти сформулировавший так называемый «план Шелепина» Николай Миронов. Именно он, будучи лучше, чем кто-нибудь осведомлен о готовящихся Хрущевым втайне демократических реформах и будучи молчаливым, но жестким их противником, а возможно, по-прежнему сторонником Шелепина (об этом нет никаких сведений — архивные дела обоих засекречены на 75 лет, а пробившихся воспоминаний и публикаций очень мало) настойчиво вербовал на сторону заговорщиков и сотрудников ЦК КПСС (например, секретаря ЦК Петра Демичева) и постоянно приезжавших к нему аппаратчиков из других городов. Миронов, правда, вместе с главным маршалом ракетных войск Сергеем Бирюзовым через несколько дней после пленума 19 октября погиб в результате до конца не проясненной авиационной катастрофы и плодами своей работы воспользоваться не успел, но дело свое сделал.

Провинциальных секретарей обкомов неутомимо агитировал обиженный тем, что был на XXII съезде выведен из членов Президиума Николай Игнатов. На Украине тем же, после беседы с Подгорным, был занят Шелест — агитировал местных членов ЦК КПСС. КГБ и ЦК ВЛКСМ полностью контролировались Шелепиным.

Обработкой «промышленников» занимался Устинов — пишет в книге «Реформатор» Сергей Хрущев и цитирует воспоминания Владимира Новикова:

«В сентябре 1964 года, как-то вечером меня пригласил к себе Устинов, — вспоминал Владимир Николаевич Новиков. — Я отвечал тогда за СЭВ… и мой кабинет, как и кабинет Устинова, располагался в Кремле в одном коридоре. Я зашел к нему. У него сидел Александр Михайлович Тарасов, его заместитель по ВСНХ (в правительстве Косыгина он станет министром автомобильной промышленности). С места в карьер пошел разговор о предстоящем, причем не в ноябре, как намечалось, а на днях, Пленуме ЦК. Меня попросили подготовить два выступления, разоблачающие безобразия, “вытворяемые Хрущевым”, одно — Устинову, другое для себя.

— Хрущева снимают? — спросил я. Устинов подтвердил.

— Какая позиция военных и КГБ? — уточнил я расклад сил.

— Все в порядке, они с нами, — получил я ответ. Я согласился. … В течение трех дней мы с Тарасовым все подготовили. Устинов внес поправки, теперь оставалось ждать приезда Хрущева».

Впрочем, похоже, что роль Устинова, напрямую связанного с маршалами еще с довоенных сталинских времен (в отличие от Брежнева и Подгорного), в свержении Хрущева была гораздо более значительной. Впрочем, и с Брежневым Устинов был очень близок. Тот же Сергей Хрущев, но в другой книге воспоминаний («Пенсионер союзного значения») упоминает о том, что «после войны он курировал строительство ракетного завода в Днепропетровске, где Леонид Ильич возглавлял областную партийную организацию». Сергей Хрущев опять называет Устинова, как до этого — Шелепина и многих других противников отца «сталинистами», между тем они просто боролись за сохранение советской власти — ленинской-сталинской — и долгое время хрущевской, которую теперь Хрущев, убедившись в ее неэффективности и бесчеловечной сути, собирался на самом деле — разрушать или уж во всяком случае подорвать ее основы.

Уже 6 июня 1964 года все готово к аресту Хрущева по возвращению его из Финляндии, но встречает его в аэропорту командующий Ленинградского военного округа не посвященный в планы заговорщиков, множество других людей и разработанный план с его арестом в аэропорту — срывается.

Таким образом у Хрущева к августовскому пленуму практически ни в чем не оставалось опоры. Важно было, правда, не дать ему сказать на пленуме о ближайших планах — у кого-то они могли вызвать поддержку. И Хрущев согласился промолчать, прений на Пленуме предусмотрительные Брежнев и Суслов решили не открывать, а проводить голосование сразу же после выступлений членов Президиума, ясно показавших членам ЦК КПСС на чьей стороне сила. На те две силы, которые реально выигрывали от реформ: простой народ и интеллигенцию Хрущев не смог, не решился опереться. Впрочем, не нужно думать, что лишь Хрущев был ярым антисталинистом, а все его противники — приверженцами Сталина, это можно было сказать о советских маршалах, уже труднее о Шелепине и Семичастном, которые не поддерживали постоянные напоминания о преступлениях вождя, но лишь для того, чтобы сохранять идеологическую структуру советского общества и легитимность коммунистического правления. В еще меньшей степени это можно сказать о Михаиле Суслове, поддержавшем заговорщиков лишь в последний момент, когда не только увидел, что влиятельных сторонников у Хрущева нет, а любая поддержка вызовет лишь смуту в том хрупком обществе, где он старался поддерживать равновесие. Но как мы увидим в главе о Сахарове, именно Суслов не допустил реабилитации Сталина на XXII съезде КПСС в 1965 году.

Шелепин выступил на заседании Президиума ЦК КПСС с главной обличительной и вполне демагогической, как и полагалось в таком случае, и не словом не упоминавшей о подготовленных Хрущевым реформах, речью. Суслов с речью довольно формальной, но показавшей вполне доверявшему ему Хрущеву, что все против него и сделать уже ничего нельзя. Впрочем, Хрущев, преданный и проданный, как и полагается коммунистическому лидеру, в эти дни внутри коммунистического аппарата победил еще дважды: – он прилетел понимая зачем его зовут в Москву по вызову Брежнева, у которого едва не началась медвежья болезнь от страха. А ведь Хрущев мог улететь в Киев, где войска и аппарат, как он необоснованно полагал, были для него надежны, мог просто не явиться в Москву, в результате заседание Президиума ЦК не состоялось бы или было бы неправомочным, отставка бы не состоялась, как не состоялось предложенное Брежневым Семичастному его отравление, а потом — арест в аэропорту по возвращению из Скандинавии и в стране началось бы серьезное, возможно, военное противостояние: разных лидеров, разных идеологий. Понимая, какая группа маршалов ему противостоит, Хрущев позвонил бесспорному антисталинисту Жукову, но не стал срочно вызывать и его. Интрига не удалась, реформы завершить не удалось, а военного противостояния Хрущев не захотел. Да и что он мог — начать гражданскую войну со сторонниками сохранения коммунистического режима? На это Хрущев не был способен, да и никто за ним бы не пошел:

– интеллигенция ему не верила после Манежа;

– люди верующие — после закрытия монастырей и храмов;

– рабочие и крестьяне — после урезания приусадебных участков, запрета держать скотину, очередей за хлебом.

Семичастный, а в этом ему вполне можно доверять, отказал Брежневу в убийстве Хрущева. Впрочем даже с предательством и его и Шелепина у Хрущева, по-видимому, были какие-то возможности если не выиграть, то превратить в серьезное противостояние эту последнюю схватку. Сам Семичастный, удерживая членов ЦК до завершения заседания Президиума, говорит Брежневу, что многие из них приехали «спасать Хрущева», а значительная часть аппарата ЦК тоже не была готова поддерживать безоговорочно заговорщиков. Президиум побоялся обнародовать даже для членов ЦК слишком откровенное подготовленное Полянским постановление о планах Хрущева и без согласия Президиума ЦК он мог войти на трибуну и обратиться к членам ЦК и вряд ли кто-то смог бы его задержать. Наконец, Хрущев со своей новой программой в те недели, когда еще готовился заговор мог обратиться через средства массовой информации (а они все были в его руках) прямо к народу, когда-то это пробовал сделать Лев Троцкий, но к успеху это не привело, а в глазах всего партийного аппарата это был «предательский» шаг. Хрущев ничего этого не сделал, но Семичастный, хоть и оказался предателем, точнее оказался человеком более преданным Шелепину чем ему, но он был уже Председателем КГБ нового, хрущевского времени и отказал Брежневу в убийстве Хрущева, не повязал кровью всех членов нового кремлевского руководства. И это, конечно, сделало годы правления Брежнева чуть более спокойными и менее сталинскими. Хрущев не убил никого из своих противников в руководстве страны после Берии. Серов и Шелепин еще выполнили бы такой приказ Брежнева, а Семичастный уже отказался. И это была победа не только для Хрущева, но на время и для всей страны. Секретари обкомов думали иначе. По рассказу Супкова в передаче Твардовского они проводили молчавшего, подавленного , сидевшего с краю за столом президиума еще вчерашнего главу партии и государства улюлюканьем и свистом. Но Хрущев попрощался за руку со всеми заговорщиками — членами Президиума и только Шелепину тихо сказал:

– С тобой они поступят еще хуже.

Хрущев лучше Шелепина понимал и кто стоит за спинами заговорщиков и что было целью его отставки, и насколько отличаются их цели от надежд и стремлений Шелепина.

В завершение главы о Хрущеве осталось обдумать лишь две вещи: что Советский Союз приобрел за одиннадцать лет правления Хрущева и не могло ли быть в нашей истории этого времени лучшего, более благополучного и удачного правления.

Мировая державность, которой так гордиться его сын достигнутая на время с помощью бесстыдного шантажа, обмана, больших денег и зря израсходованных великих талантов русских ученых уже давно утеряна. Произошло это в значительной степени из-за политической ошибки Хрущева донельзя усилившего партийный аппарат, который в своей прожорливой жадности съел и самого Хрущева и мощь созданной им державы. Гораздо хуже, что тоже произошло и с жизненным уровнем советских людей, ростом рождаемости, длительностью жизни в СССР. Да и от всей коммунистической империи, считая страны Варшавского договора, осталась лишь малая часть управляемая из Москвы, чуть больше Великого Московского царства в начале правления царя Алексея Михайловича. Конечно, это естественный процесс: империи созидаются и гибнут в свой час, но правление Хрущева ни в чем не сделало этот процесс менее болезненным, более цивилизованным.

Но есть кое-что важное и достойное оставшееся после правления Хрущева. Конечно, освобождение (эпохой «позднего реабилитанса» — называли годы его правления) миллионов уцелевших заключенных из лагерей не было и не могло быть восстановлением справедливости. Человек случайно выжил на самой чудовищной каторге известной человечеству, потерял за эти годы семью, смысл жизни, и ему, искалеченному в любом случае видно это со стороны или таится внутри него, говорят — можешь считать себя свободным, ты был ни в чем не виноват. И твои расстрелянные или погибшие в лагере родители и родственники тоже, оказывается, ни в чем не виноваты. Но в том, что они погибли, тоже нет виноватых.

Конечно, это не восстановление справедливости, а милость людоеда. И все же, слава Богу, что она была и исходила она от Хрущева, а не от кого другого и без этой милости миллион уцелевших к тому времени людей в лагерях, ссылках, поселениях — тоже погибли бы. И об этом нельзя забывать.

Кое что получали люди и жившие в так называемой «большой зоне», то есть считавшиеся по советским меркам свободными. По инициативе сперва Маленкова, но и при Хрущеве изменилось полукаторжное сталинское законодательство: крестьяне смогли уезжать из деревни, рабочие смогли менять место работы — больше не были «прикреплены» к своим заводам. Конечно, Советский Союз не догнал и не перегнал Америку, но жизненный уровень несколько возрос, Хрущев все же пытался дать народу «масло вместо пушек», вся страна была застроена «хрущебами» – совсем дешевыми домами, но убогие квартиры в них все же были бесспорно лучше коммунальных квартир, в которых к тому же зачастую в одной комнате ютилось по нескольку семей. Эти очень серьезные, хотя, конечно, недостаточные перемены в жизни советских граждан понемногу и незаслуженно забываются, зато следствия удивительного расцвета культуры в годы правления Хрущева становятся все более заметными, вклад русской культуры этих лет в европейскую цивилизацию все более заметным и памятным.

Гениальный Варлам Шаламов напечатанным в Советском Союзе увидел лишь один мельчайший отрывок своей прозы – «Стланик» и три небольшие совершенно искалеченные цензурой книги стихов, где ни один цикл не был помещен полностью. В конце жизни после чудовищных лагерных сроков на Колыме он не только не получил минимальных условий для работы и остро необходимой ему медицинской помощи, но его заставили публично каяться за издание (без его ведома) небольшой книги рассказов по-немецки за рубежом, приставили к нему для контроля сотрудницу МВД Сиротинскую, чтобы его рукописи не попадали ни в самиздат, ни заграницу и в конце концов убили простудив при перевозке из полузакрытого дома для престарелых в совершенно закрытую лечебницу для психохроников. Но его «Колымские рассказы» в конце концов увидели свет, несмотря на разлитый в них неописуемый ужас, выпавший на долю миллионов русских людей издаются и переиздаются на всех языках. В русской литературе лишь Достоевский открыл подобно Шаламову что-то важное новое, доселе неизвестное в природе человека.

Впрочем, Данте, Шекспир, может быть Рабле тоже внесли в наше понимание самих себя не так уж мало.

Уже упомянутые препятствия в своей работе (к счастью, не такие как у Шаламова) встретили в своей работе, выросшие из хрущевской эпохи великие композиторы Альфред Шнитке и София Губайдуллина, повторять то, что уже написал о судьбах Сергея Параджанова и Андрея Тарковского я, конечно, не буду.

И все же это поразительное созвездие великих имен и в российской и мировой культуре неразрывно связано с эпохой с «оттепелью» Хрущева. И, конечно, является совершенно замечательным ему памятником.

И все же перечисляя плюсы и очевидные минусы политической и правовой атмосферы в годы правления Хрущева нельзя не выделить главное. Уже почти за сто лет начиная с ноября 1917 года одиннадцать лет правления Хрущева были единственными в истории Советского Союза и России, когда власть в России не принадлежала бы по разному называвшимся кровавым спецслужбам (ЧК-ГПК-НКВД-КГБ-ФСБ). И дело не только в том, что Ленин, Сталин, так же как Андропов и Путин сами были создателями и практическими руководителями спецслужб, но главное в том, что большинство несчастий, катастрофических и трагических решений принимавшихся за этот гибельный для России век объяснялись во многих случаях даже не жестокостью, властолюбием или корыстолюбием правящий структур, а их практическим неумением, неспособностью выстраивать в стране нормальные, разумные, гражданские отношения между властью и народом, различными частями сложного, многонационального, исстрадавшегося народа России. Хрущев был единственным, кто не всегда удачно, но безусловно последовательно лишал спецслужбы власти в стране и выстраивал в ней гражданские отношения. И это то, что является пусть до конца не реализованной, но величайшей его заслугой, что ставит его наравне, а может быть и выше величайших русских реформаторов и освободителей. Если у России и есть какое-то оптимистическое будущее, то оно на путях указанных и проложенных Никитой Сергеевичем Хрущевым.

И последнее размышление. Сын Хрущева Сергей Никитич мельком замечает, что Георгий Маленков мог бы пойти в реформах дальше Хрущева. Но без Хрущева. То есть Хрущев по своему характеру все переводил на себя, соперников во власти не терпел и не дал Маленкову осуществить его планы.

Как ни странно, я думаю, что Сергей Никитич недооценивает отца и переоценивает Маленкова. Во-первых, совсем без Хрущева Маленков бы работал в паре с Лаврентием Берией и, по-видимому, ни о каких либеральных переменах по существу речи бы не было. Амнистия бы ограничилась бериевской готовностью ненадолго выпустить уголовников, а миллион с лишним политзаключенных так бы и сгнили в лагерях (с добавкой новых по выбору Берии).

Но даже, если представить себе, что Хрущев отошел бы в сторону после казни Берии или хотя бы «путч» 1957 года увенчался успехом и развязал бы тем самым Маленкову руки, я не думаю, что он сделал бы больше, чем Хрущев, хотя, вероятно, меньше бы суетился и метался. И Маленков и его соратники по путчу были гораздо больше повязаны сталинскими (и личными) преступлениями, а это значит, что в гораздо меньшей степени, чем даже принимавший половинчатые решения Хрущев, были готовы свергать кумир Сталина, что сказалось бы на всей внутриполитической обстановке в стране. В высшей степени сомнительно, что Маленков свалив в 1957 году Хрущева, смог бы удалить Жукова, а это и впрямь грозило пусть и антисталинской, но военной диктатурой. Удаление от внешней политики Вячеслава Молотова, я думаю, тоже было бы нелегкой задачей. Жуков бы не дал до минимума сокращать расходы на оборону, способствовал бы превращению Советского Союза в сверхдержаву, а следовательно, для легкой промышленности, сельского хозяйства, жилищного строительства у Маленкова было бы совсем немного средств, а следовательно, невелики были бы и результаты. Молотов в своем жестком противостоянии капиталистическому миру и буржуазному влиянию, бесспорно был бы влиятельным противником растущей открытости Советского Союза, которую осуществлял Хрущев. А без нее не было бы того ощущения оттепели, культурного единства и родства со всем миром, которые переживала тогда российская интеллигенция, не было бы ни Московского кинофестиваля, ни конкурса им. Чайковского, Москва хотя бы ненадолго не стала бы одной из музыкальных и кинематографических столиц мира. Может быть, лишь Варлам Шаламов написал бы «Колымские рассказы», но и с ним обошлись бы еще более жестоко и быстро.

Подводя итоги я думаю, что при всех многочисленных недостатках и ошибках Хрущева, при его неумении завершить свои грандиозные реформы, именно его приход к власти после смерти Сталина был самой большой для народов Советского Союза удачей.

Сергей Григорьянц