Роль Хрущева в истории России

6. Кто же поддерживал Хрущева?

Но, конечно, вопрос о союзниках стоял очень остро для Хрущева, у реформ которого в начальные годы были вполне ясные уже перечисленные три группы противников и достаточно сложные две государственные идеологические опоры, сами вызывавшие сопротивление в стране. Поскольку одна из опор («ленинские заветы») была, кроме общей идеи обновления страны, основана на безудержном романтизме и идеализации прошлого, естественными союзниками Хрущева должны были быть молодые люди. И Хрущев, которому с помощью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Шелепина удалось «мобилизировать» совершенно в духе сталинских строек — Магнитки и Днепрогэса, комсомольцев на освоение целины, уделяет молодежи самое первостепенное внимание.

Но, конечно, Хрущеву необходима была и гораздо более серьезная «аппаратная» работа. Для начала он заменил более половины первых секретарей обкомов, крайкомов и союзных республик. Но одних сталинских партаппаратчиков приходилось заменять другими, иногда их же заместителями (вторыми или третьими секретарями), перебрасывать руководство из одной области в другую и хотя новые назначенцы были всем обязаны Хрущеву, он был слишком опытным аппаратчиком, чтобы безусловно полагаться на их надежность. Главное же было в другом — его смелое реформирование страны зачастую было совсем не по вкусу и старым и вновь назначенным партийным руководителям, к тому же требовало от них каких-то совершенно непривычных действий и отношений с людьми.

Понимая все это Хрущев устраивает не массовый прием в «партию», как это делал Сталин после очередного расстрела, а прием на работу молодых людей сразу в ЦК КПСС («набор» в ЦК Шахназарова, Жданова и других) или хотя бы в журнал «Коммунист» (как Федор Бурлацкий, Иван Фролов и другие). При этом набор ведется, конечно, из партийных, но далеко не обычных для партийного роста структур — Института государства и права, журнала «Блокнот агитатора», позднее — из созданного при Хрущеве же ультра-либерального со сталинской точки зрения международного журнала «Проблемы мира и социализма», размещенного с самого начала в Праге. Именно в нем нашли себе вполне уютное место подвергавшиеся до этого проработкам и травле юные философы-неомарксисты из Московского университета. Казалось бы, и в этом нет ничего особенного — Сталин тоже уничтожал раз за разом руководство страны, армии, спецслужб, устраивал молодежные наборы на освобожденные места. Но Хрущев все же в отличие от Сталина почти никого, кроме нескольких убийц из КГБ не расстрелял, да и характер перемен в стране в годы его правления был настолько несопоставим с тем, что было прежде, что некоторая часть молодежи из его «набора» в ЦК КПСС и впрямь стала, если не инициаторами, то талантливыми участниками его великих, хотя и совсем незавершенных реформ.

Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС (Александр Яковлев) резко расширил забавную попытку воспитания и образования штатных сотрудников аппарата ЦК, руководителей правительства и армии Советского Союза. Был составлен «особый список» и несколько сот включенных в него маршалов и ответственных чиновников могли заказывать себе по специально рассылаемому им каталогу издаваемых полуподпольно книг наиболее крамольную литературу — в основном, конечно, довольно плохо переведенную особо доверенными (а иногда — блистательными, как Игорь Сац) переводчиками из издательства «Прогресс» – среди них были многотомные мемуары Уинстона Черчилля «Вторая мировая война», правда, перепечатанные с русского нью-йоркского издания (Издательства им. Чехова), «Беглец из стана победителей» – биография Джорджа Оруэлла (о расправах сотрудников НКВД с анархистами и троцкистами в Испании), Эрнеста Хемингуэя «О ком звонит колокол», Милована Джиласа «Беседы со Сталиным» и Леонарда Шапиро «История компартии Советского Союза», «История русской философии» Флоровского, труды по экономике, социологии. Среди русских книг был тайно издан «Доктор Живаго» Пастернака, книга историка Зимина, подвергавшая сомнению подлинность «Слова о полку Игореве» и другие. Последними изданиями в этой серии для советского руководства были журналы «Гласность». К сожалению, советские лидеры, по рассказу сына Александра Яковлева — Анатолия Александровича, практически не интересовались мало-мальски серьезной литературой, особенно философской и экономической. Осенью 1968 года Яковлев получил выговор от Суслова за издание (напомним, «по особому списку») книги, подготовленной Чехословацкой академией наук, о вторжении войск стран Варшавского договора. К несчастью, мне никогда, несмотря на немалые приложенные усилия, не удалось увидеть каталог изданных таким образом книг. Даже в спецхран библиотеки имени Ленина эти тайные советские издания не поступали.

Таким же образом начали рассылаться довольно большому числу лиц основные материалы радиоперехвата зарубежных станций, вещавших по-русски, где было немало серьезных аналитических передач. Мне удалось найти бюллетени «радиоперехвата» года за два и они были изъяты во время обысков перед первым моим арестом. Естественно, я сказал, что случайно, из букинистических соображений, не помню у кого, их купил. Поскольку рассылка велась под номерами я очень опасался, что в результате проверки, у человека, который мне их подарил, будут неприятности. Но с удовольствием знакомясь со своим делом перед судом обнаружил справку о том, что не ведется учет, кому именно в эту неделю посылается тот или иной номер.

Такого же типа, но более открытой стала серия книг с грифом «для научных библиотек». Так были изданы словарь А. Хюбшера «Мыслители нашего времени», «Введение в эстетику» Э. Иона, сокращенный вариант книги Тияра де Шардена, сделанный уже в советское время академиком Крачковским новый перевод на русский язык Корана, и множество других книг. Эти книги не попадали в обычные книжные магазины, но продавались с некоторыми ограничениями в киосках академических институтов и, кажется, в магазинах «Академкниги». Естественно, они попадали и в научные библиотеки. Более закрытым вариантом подобных изданий были сборники самого различного характера с грифом «Для служебного пользования». Такой сборник, к примеру, составили десяток статей академиков-ядерщиков и физиков-теоретиков (Тамма, Зельдовича, Лифшица, Сахарова и других) «Будущее науки».

Обновление и просвещение центрального партийного аппарата совершалась Хрущевым не только целенаправленно, но каждый раз для решения вполне внятных для него конкретных целей. Мы, скажем, не знаем, в какой степени вернулся коминтерновский зубр Отто Куусинен к подпольно-коммунистической деятельности в Европе (об этом нет сведений), но по воспоминаниям Федора Бурлацкого созданная Куусиненом группа молодых неомарксистов под руководством Георгия Арбатова подготовила новый учебник марксизма-ленинизма и записку в Президиум ЦК с бесспорно ревизионисткой и просто подсудной по тем временам идеей замены зловещей формулы «диктатура пролетариата» в качестве определения характера советского режима, более либеральным и не содержащим в своем названии упоминания о насилии термином «общенародное государство». Конечно, и для этого были надерганы цитаточки из Ленина — все в стране облекалось в форму «возвращения к ленинским принципам».

Естественно, такая новация вызвала возмущение всех членов Президиума ЦК, вплоть до Фурцевой, но Куусинен только посмеивался — он все согласовал с Хрущевым. Позднее это же определение советского строя вошло и в новую программу партии и должно было стать основой нового текста конституции, которую Хрущеву уже не удалось заставить принять.

Деятельным сотрудником Хрущева в это время был, конечно, Юрий Андропов, о чем, к сожалению, редко упоминают. Уже его более чем тесная связь с Отто Куусиненом — единственным уцелевшим лидером Коминтерна, предусматривала особое отношение и к НЭП’у и к наследию ГПУ и Коминтерна. Именно Андропов, как заведующий отделом социалистических стран в ЦК КПСС, постепенно «отпуская вожжи» в Венгрии, Чехословакии, Польше, делал эти страны вполне приемлемыми, привлекательными даже для умеренно левого общественного мнения Запада.

Не могу забыть, как году в 1968-м, замечательная русская сказочница, жившая в Париже, наследница Ремизова и Бунина Наталья Владимировна Кодрянская, очередной раз приехав в Москву к племяннице и как всегда повидавшись с нами (она хорошо знала в Париже моего двоюродного деда — Александра Санина) сказала мне и моей жене:

– Если бы жизнь при социализме была повсюду такая же как в Венгрии, я думаю и у французов не было бы сомнений.

Это была реакция на «парижское восстание» и констатация бесспорного успеха «венгерского эксперимента» Андропова. Венгрия, правда, уже тогда жила в долг, за счет американских кредитов и советской нищеты (нефть отдавалась почти бесплатно, но об этом советские агенты влияния из управления «Д» скромно умалчивали).

Конечно, разрекламированная экспертная группа Андропова (Бовин, Богомолов, Шахназаров, Бурлацкий, Арбатов, ) тоже слагаемое этой работы. Любопытно, что как раз Андропов (может быть под влиянием Куусинена), не ограничивается только работой заграницей. Именно ему уже в 1962 году дает на отзыв первый вариант своей книги (в Советском Союзе – подпольной) «Перед судом истории», о Сталине и сталинизме Рой Медведев. Похоже, что и свой коммунистический самиздатский журнал «Политический дневник» он вел для этой же группы партийных чиновников еще сохранивших свое влияние и в шелепинский период и в первое время после постепенного его ухода в тень. Зять Хрущева Алексей Аджубей уверенно пишет в своих воспоминаниях, что только с Андроповым Хрущев обсуждал свои наиболее важные политические выступления. Участие официальных идеологов — Бориса Пономарева и Леонида Ильичева ограничивалось стилистической правкой. Руководитель «группы советников» Андропова Федор Бурлацкий не только сам сотрудничает с Куусиненом в новом идеологическом обосновании советского строя, но в 1963-1964 году, как мы увидим, будет одним из многих соавторов вполне революционной, хотя и не реализованной новой хрущевской конституции СССР.

Об обновлении советского руководства в те годы очень точную песенку написал близкий к этим кругам философ Эрих Соловьев:

Как-то раз, против совести греша,

я попал на совещание в ВПШ (Высшая партийная школа — С.Г.).

Думал встретить там матерых старичков,

составителей ядреных ярлычков.

А там ребята румяные и левые,

все больше Гарики, Арнольды и Глебы.

А в глазах у них Тольятти и Торез,

и здоровый сексуальный интерес.

Так и быть, исповедуюсь тебе.

Меня раз пригласили в КГБ.

Ну, я, конечно, одеваюсь и лечу,

уж к матерому, считаю, сычу.

А и там ребятки румяные и левые,

все больше Гарики, Арнольды и Глебы.

А в глазах у них Тольятти и Торез,

и здоровый сексуальный интерес.

Ой, писать не поднимается рука.

Как-то раз меня вызвали в ЦК.

Ну, жду, мол, попаду к первачу,

присягавшего еще Ильичу.

А там ребята румяные и левые,

все больше Гарики, Арнольды и Глебы.

А в глазах у них Тольятти и Торез,

и здоровый сексуальный интерес.

Погодите веселиться без причин,

еще мальчики вырастут в мужчин.

Потихонечку почистят своих

и будет съезд победителей у них.

Все одинаково румяные и левые,

все одинаково Арнольды и Глебы.

Их портретами развесят по Москве,

с самым левым и румяным во главе24.

Характерна пессимистическая концовка песенки. В другом ее варианте упоминается директор Института международного рабочего движения Тимур Тимофеев, но институт при всем его либерализме возник в 1968 году, а к этому времени уже и впрямь шел вялотекущий съезд победителей, а идеи «еврокоммунистов» – лидеров итальянской и французской коммунистических партий Пальмиро Тольятти и Мориса Тореза уже вызывали не интерес, а все растущее опасения. И здесь очень кстати для Хрущева появился в конце 1958 года описанный нами в первой главе «план Шелепина».

В так называемом «плане Шелепина» было все, что импонировало тогда Хрущеву. Эта дозированность правды и неизбежная дозированность реформ и была теми условиями, тем конкордатом причем не только с партийным, но, что не менее важно, с комсомольским аппаратом, на котором держался Хрущев. Он поддерживал достаточно легитимные основания для сохранения советской власти внутри страны, а легкий налет идеологического и культурного либерализма в сочетании с революционным комсомольским задором был необходимой опорой для «Плана Шелепина» (вместе с Семичастным, Егорычевым, Месяцевым, Павловым и другими) для продвижения рекламы советского образа жизни за рубежом: бесплатная медицина, образование, государственное пенсионное обеспечение, отсутствие безработицы — у тоталитарного режима были довольно убедительные доводы в пропаганде. А при этом реальное, а не на бумаге, улучшение жизни советских людей, и придание стране более цивилизованного облика и некоторое восстановление общественной справедливости, наконец — возможность сократить как армию, так и многие виды вооружений — все соответствовало и целям Хрущева и планам Шелепина. Но при этом сохраняется основная цель — осторожно, тихой сапой с помощью КГБ и не начиная новой войны сделать всю Европу коммунистической. Хотя нельзя было сказать, что критика Шелепиным действий КГБ и Серова была абсолютна объективной в конце 1958 года и что КГБ не действовал за рубежом подобным образом в области дезинформации. Давно были созданы и продолжали к 1959 году действовать за границей уже перечисленные нами (и далеко не полностью) просоветские организации. Известные представители советской интеллигенции («в том числе религиозной»), как скажем, неотделимый от «плана Шелепина» митрополит Никодим (Ротов) рукоположенный и начавший свою блистательную карьеру еще при Сталине, или «борец за мир» Илья Эренбург, успешно осуществляли те самые пропагандистские проекты, о которых говорил Шелепин, да и деятельность Ивана Агаянца вовсе не была новинкой для КГБ (достаточно вспомнить гигантскую пропагандистскую компанию о мифическом применении Соединенными Штатами бактериологического оружия в корейской войне). Наконец, уже к 1957 году Хрущев и Жуков осуществили гигантское сокращение армии на два миллиона человек и снизили срок военной службы с пяти до трех лет. И в этом же 1957 году ветеран коминтерна Отто Куусинен вернулся в Президиум ЦК КПСС, то есть до «плана Шелепина».

И так далее. Но все это значит, во-первых, лишь то, что так называемый «план Шелепина» первоначально очень соответствовал замыслам Хрущева и самому характеру постсталинского периода советской истории, а главное — что это единственный известный нам и хотя бы в общих чертах ясно сформулированный проект, возможно, и неосталинистского курса части советского руководства, но в некоторой степени реанимированный Андроповым, близким к первому этапу его власти и сыгравший очень значительную роль в 80-е годы — в заключительной части советской истории.

И, главное, то, что особенно важно для этой книги и то, что заставило нас начать ее с «плана Шелепина» – именно отсюда начинается особенно широкомасштабное манипулирование Комитета государственной безопасности СССР общественными движениями не только за рубежом, но и в Советском Союзе — в первую очередь.

Основной темой XXI съезда КПСС в 1959 году и была выработка новых направлений внешней политики СССР в соответствии с «планом Шелепина», а на самом деле та зависимость, в которую попадает, не понимая этого Хрущев, который под влиянием Аджубея начинает возлагать на Шелепина все большие надежды.

То есть «план Шелепина» по сути своей не был совершенно новым проектом, но это была гигантская крупномасштабная переориентация, глобальное изменение приоритетов во внешней, а во многом и внутренней политике СССР, утвержденная в 1959 году ЦК КПСС и в которой в равной степени были задействованы и КГБ СССР и ЦК ВЛКСМ и Совет Министров (в первую очередь — Министерство Культуры) и аппарат самого Центрального Комитета.

Проблема, однако, была в том, что для реализации этого сложного, многоходового и хитроумного плана — попытки сделать Советский Союз более динамичным, привлекательным и тем самым способным, используя еще живые во всем мире и в особенности в Европе идеи всеобщего коммунистического благоденствия (маленький Париж по-прежнему был окружен «красным кольцом» коммунистических муниципалитетов), продолжить дело Ленина и Сталина и распространить коммунистическое влияние по меньшей мере до Атлантики, что — этот план было некому осуществлять в первую очередь в оцепеневшем от страха, насилия и лжи Советском Союзе. Шелепин, естественно, мобилизовал управляемый им комсомол (об этом в главе «Шелепин»), а через КГБ — остатки Коминтерна.

А пока принимает участие в шелепинско-хрущевском обновлении, конечно, вновь созданный ВОКС — Всесоюзное общество по культурным связям. Это далеко не Коминтерн, но все же возглавляет его тоже очень близкий Хрущеву человек – Нина Васильевна Попова — подруга жены Хрущева Нины Петровны. Для каждой страны создают свое «Общество дружбы». Ответственный секретарь ВОКС Б.И. Чехонин вспоминает в книге с откровенным названием «Журналистика и разведка»:

«Были и другие (мероприятия — С.Г.), традиционные для спецслужб. Под благовидным предлогом на разные приемы, выставки, концерты, на показ фильмов приглашались сотрудники посольств, с которыми проводили работу офицеры КГБ, работавшие в ССОД, его американском, европейском отделах и в секторе по приему иностранных делегаций. Сколько было завербовано дипломатов и зарубежных гостей, навсегда останется тайной за семью печатями. Протокольный отдел занимался вербовкой и кадровых сотрудников нашей организации».

И дальше подводит итог:

«Весна во внутренней советской и внешней политике вовсе не означала конца идеологического противостояния с Западом. Она являлась более совершенной, более цивилизованной формой ведения холодной войны. Стратегические задачи оставались прежними – нанести ощутимый удар по укоренившемуся на Западе антисоветизму, создать более благоприятные условия для проникновения советского влияния в политическую и общественную жизнь, обеспечить возможности для дальнейшего повышения роли зарубежных коммунистических партий, роста их рядов и популярности в массах», а так же просоветских организаций и советских многочисленных агентов влияния на Западе. Во время европейских молодежных бунтов 1968 года — в первую очередь в Париже мы увидим парадоксальные результаты этой, на время оказавшейся невостребованной, работы.

Расширение влияния на Западе оказалось очень близким немногим уцелевшим сотрудникам Коминтерна и ОГПУ, многим все еще влиятельным членам семей старых большевиков. Дети некоторых из них позже, когда хрущевская «оттепель» была свернута, стали известными диссидентами (Павел Литвинов, Лариса Богораз, Виктор Красин, Петр Якир, братья Медведевы, Елена Боннэр). Немногие другие, как Лен Карпинский были даже сперва заметными сотрудниками ЦК ВЛКСМ, а потом и ЦК КПСС. Марлен Кораллов, вернувшийся из лагеря, в эти годы историк коммунистического движения, очень любопытно описывает вечер в квартире у сына Карла Либкнехта, а также обычных посетителей этого дома, где Эрнст Генри предлагает ему принять участие в сборе подписей под письмом академиков и артистов с протестом против возможной реабилитации Сталина в 1965 году:

«У Вильгельма Либкнехта гости. Пора уже расходиться. Задерживает вопрос: заметил ли я, что в прессе участились попытки смягчить приговор Сталину? Не отменить приговор, вынесенный на XX, на XXII съездах, а отодвинуть в тень, подправить… Если заметил, то как отношусь к этим опытам? На вопрос, безусловно, риторический отвечал я без всякой охоты.

 — У Маяковского не было колебаний, принимать или не принимать революцию. И у меня нет сомнений: восстанавливать культ — занятие недостойное. Гиблое. Неудача желательна.

 Собеседник не возразил, но, следуя законам полемики, предъявил упрек: «Ваш взгляд — со стороны».

 — Естественно. Мне отыскивать, где же она, родная сторонка, довольно просто. Адресок подсказан. Смиряясь с курсом на оправдание Сталина, я бы предал расстрелянного отца, нахлебавшуюся тюремной баланды мать, зэков, с которыми загорал. Всех, загнувшихся в ссылке, в плену, пропавших без вести. По сути, вопрос оскорбителен.

Задал мне этот вопрос Эрнст Генри».

В этом любопытном свидетельстве (к нему мы еще вернемся, в главе о Сахарове) характерно и участие «старых большевиков» в защите остатков курса Хрущева и, главное, сам Эрнст Генри — один из считанных уцелевших нелегалов Коминтерна, самый опытный его вербовщик, работавший уже в 20-е годы — просто живой символ связи «плана Шелепина» с операцией «Трест». В так называемом «плане Шелепина» Эрнсту Генри, естественно, уделена одна из центральных ролей, по мнению Кораллова он выполняет прямые поручения Суслова. В «Воспоминаниях» Андрея Сахарова и в «Бодался теленок с дубом» Солженицына с разной степенью подробности и понимания, кто же он такой, Эрнст Генри упоминается, как человек, дающий им советы в очень важных ситуациях, а у Сахарова даже как соавтор. Но это уже следующий, постхрущевский недолгий шелепинский период. Но и в хрущевские годы Эрнст Генри — один из самых популярных публицистов, одна из его довоенных коминтерновских книг – «Гитлер над Европой» (1934 года) с успехом переиздается, хотя и совершенно неправильно понимается. Он публикуется в «Литературной газете», известных журналах, приходил, но безрезультатно, и ко мне в отдел критики журнала «Юность».

Пока же другой ветеран Коминтерна и операции «Трест» писатель Илья Эренбург, уже в 20-е годы известный своей странной работой в среде русской эмиграции в Париже, пишет, по-видимому, без государственного заказа, но как всегда это у него в точном соответствии с требованием времени, тщательно выверенные мемуары «Люди, годы, жизнь», где и им и цензурой было определено, что дозволяется помнить и говорить о культуре начала века, что о Сталине, что — о Ежове. При всей своей неполноте, двусмысленности и избирательности, написанные по некоторым предположениям по совету Маленкова, мемуары Эренбурга для совершенно одичавшей советской интеллигенции были тем же, чем для партийного руководства был доклад Хрущева на XX съезде — это был внезапный и беспримерный прорыв, хотя бы к минимальной правде о казалось бы навсегда превращенной в «лагерную пыль» русской культуре. Но как и с докладом Хрущева, далеко не все готовы были принять эту дозированную правду о судьбе русской культуры. Та часть интеллигенции, которая и знала о прошлом значительно больше, чем было написано Эренбургом, да и о его собственной роли была очень невысокого мнения, относилась к его мемуарам с откровенным скептицизмом. Борис Ямпольский пишет, как оценил воспоминания Эренбурга предельно искренний Василий Гроссман:

– Это ведь исповедь, покаяться надо было, а то получился фельетон25.

Твардовскому был антипатичен ко всему умело приспосабливавшийся Илья Эренбург, но отказать в публикации мемуаров он не мог. Видимо, понимал, что это часть того же идеологического мифа, который поддерживает и работу «Нового мира». И кроме того, конечно, не мог знать того — это опубликовали исследователи нашего времени — Бенедикт Сарнов и Борис Фрезинский, что именно Эренбург послал очень разумное и осторожное письмо лично Сталину задержал на какое-то время (а там и диктатор издох) начинавшуюся расправу и высылку миллионов евреев и тем самым спас множество жизней, а Россию от величайшего в ее истории позора.