Роль Хрущева в истории России

3. Освоение целины, сопротивление в стране, противостояние с Маленковым и «антипартийной группой».

Хрущев бесспорно занял бы одно из самых памятных мест в русской истории даже если бы его реформы ограничились только сферой освобождения заключенных и сокращения спецслужб, но он, по-видимому, уже в 1953-54 году планировал гораздо более широкий комплексный план реформирования Советского Союза.

Первой задачей после упразднения роли спецслужб, как основной опоры советского режима, стала необходимость реформирования сельского хозяйства (с которой Хрущев до конца так и не сможет справиться), а для начала — дать как можно скорее столь необходимый хлеб голодающей стране. Как мы помним, этим же был озабочен и Маленков и первые же его распоряжения значительно облегчали положение русских крестьян, а, следовательно, и продуктивность сельского хозяйства.

Главным был хлеб, точнее — почти голод царивший в стране, усугубленный плохим урожаем 1953 года.

«Резервы производства зерна были почти исчерпаны…

Выступая перед Верховным Советом в июле 1953 года, Маленков предложил усилить материальное стимулирование крестьян. 25 августа Маленков в Верховном Совете заявил о необходимости повысить уровень жизни не только крестьян, но и страны в целом. Было решено подключить колхозы к единой электрической системе, увеличить производство тракторов, продажу колхозам строительных материалов, — пишет Зубкова, — уже в марте 1953 г. Министерством финансов для Маленкова был подготовлен проект докладной записки о налоговой политике в деревне».

В результате первых же действий Маленкова, первоначально всецело поддержанных Хрущевым, уже с 1 июня 1953 года начались реформы: сумма сельскохозяйственного налога снизилась с 9,5 млрд. рублей до 4,1 млрд. в 1954 г. (и это вместо попытки в 1952 году при Сталине довести его до 40 млрд. рублей — для войны нужны были деньги и разграбление, вплоть до уничтожения, деревни, было, как и раньше, их основным источником). Были снижены налоги на домашние хозяйства сельских жителей (в 1958 г. Хрущев их совсем отменит). Резко, хотя и в несколько приемов, в годы правления Хрущева были увеличены закупочные цены: на зерно в конечном итоге в 7,4 раза, на мясо в 5,8 раза в сравнении с 1952 годом.

На первый взгляд реформы сельского хозяйства, начатые Маленковым, вполне разумны, последовательны и, вероятно, в конечном итоге были бы, более успешны, чем те, что лихорадочно и суетливо начал Хрущев. Это в частности видно из анализа, проведенного Сергеем Мирониным. Напомню лишь некоторые его цифры и размышления. Неурожай 1952 года вплотную приблизил Советский Союз к голоду типа 1946-47 годов. Липовые цифры успехов сельского хозяйства были основаны на «биологическом» подсчете урожая. Голодающая деревня была к тому же почти столь же демографически опустевшей, как после войны — молодых мужчин практически не было. Хотя рабский труд в колхозах был закреплен отсутствием у крестьян паспортов, то есть невозможностью куда-то уехать «за четыре года — с 1949 по 1953 — количество трудоспособных колхозников … уменьшилось на 3.3 млн. человек». Самым распространенным, добавлю от себя, способом бегства из колхоза была служба в армии. Поскольку для полноценного набора в более чем пятимиллионную армию было необходимо, чтобы от «призыва» молодые люди не прятались в еще многочисленных русских лесах, после завершения пятилетнего срока службы увольнявшимся солдатам, наконец, выдавали полноценные гражданские паспорта. Это и была главная приманка. Но никто из солдат не возвращался в деревню.

И Хрущев вынул с полки ЦК КПСС (из проектов еще 1940 года) план освоения целины в 1954 году сразу став центральной фигурой в области реформирования сельского хозяйства. Поскольку это была еще сталинская, просто не успевшая осуществиться, идея, никто в том числе и Маленков в первом «коллективном» руководстве не смог ее задержать. Единственный, кто пытался сопротивляться, если не самому освоению, то хотя бы его масштабам и темпам, был более твердый и уверенный в себе чем Маленков Вячеслав Молотов, но и ему это не удалось. В стремлении обеспечить страну хлебом, как и в процессе реабилитации и освобождения политзаключенных, а позднее в политике развенчании «культа личности» Сталина, Хрущев, осуществляя, конечно, очень внутренне важную и лично близкую ему задачу, одновременно, как всегда, выбрал путь ее решения резко усиливающий его собственные позиции в советском руководстве и в глазах всей страны.

Решения, инициированные и принятые правительством Маленкова, по-видимому, в долговременной перспективе дали бы не меньше, чем освоение целинных земель. Искалеченные центральные области России пусть и с не особенно благодатными и урожайными землями постепенно возрождаясь, да еще и с применением современных агротехник и химических удобрений так же как подобные регионы Западной Европы постепенно, все в большей степени кормили бы население страны. Вместо этого они были окончательно, даже в большей степени, чем при Сталине, разорены (об этом с такой скорбью пишет Твардовский) вся имевшаяся в стране техника, средства и стремившиеся хоть как-то улучшить свою жизнь молодые люди были брошены на целинные земли, где даже в урожайные годы приходилось отчитываться о собранных миллионах пудов хлеба почти с лукавостью сталинской статистики: реально выращенный урожай из-за полного отсутствия дорог, элеваторов, помещений для сушки зерна (и денег на их строительства) почти наполовину пропадал, гнил, был рассыпан с некрытых машин на бесчисленных ухабах.

И тем не менее хотя бы уцелевшая часть хлеба к урожаю 1956 года была получена быстрее, чем по менее революционным предложениям Маленкова, да и сам председатель Совета министров заметно был оттеснен на второй план. Если сперва по предложению переданному Булганиным (тогда министром обороны) Маленкову Хрущев стал из просто секретарей ЦК — первым секретарем ЦК КПСС, то уже на пленуме 1957 года Маленков по вполне сталинско-демагогическим обвинениям Хрущева (за чрезмерное внимание к развитию легкой промышленности в ущерб строительству предприятий тяжелой промышленности, то есть как раз за то, что в конце концов станет программой самого Хрущева) на посту председателя Совета Министров заменен послушным безропотным и не имеющим никаких государственных проектов Булганиным и становится министром электростанций.

Сын Хрущева — Сергей Никитич во всем, в чем может, оправдывающий отца, однажды тем не менее замечает, что в реформах Маленков, возможно пошел бы дальше отца, «но без Хрущева». Как смог бы Маленков справится, сделать более мобильной и заинтересованной в результатах своей работы государственную планово-бюрократическую советскую вертикаль управления хозяйством — мы не знаем. Хрущеву, упразднявшему министерства и создававшему совнархозы, чтобы хоть как-то приблизить управление к производству, сделать его в какой-то степени заинтересованным в результатах работы, это не удалось.

Но в любом случае из тех двух структур — опор власти чудовищном сталинском наследстве, которые разделили между собой Хрущев и Маленков, Хрущеву досталась, и он ее значительно укрепил, бесспорно худшая, заведомо обрекавшая на неудачу почти все его реформы, чего он к тому же много лет не мог понять. Государственно-хозяйственный аппарат, во главе которого стал, возвращаясь к традиции Ленина, Маленков, хотя бы был профессиональным в своей основе. Партийный аппарат, который по примеру Сталина возглавил Хрущев, ни на что, кроме партийной демагогии способен не был, был совершенно безграмотен и никаких целей, кроме сохранения своей власти не имел. Оба эти аппарата были в какой-то степени эффективны пока существовал, как мы уже говорили, третий — тут же созданный Лениным и ставший наиболее властным при Сталине — аппарат государственного террора — ЧК, ОГПУ, НКВД, НКГБ. Спецслужбы мутировали, но роль их оставалась прежней: чиновники и партийного и государственного аппарата знали, что за малейшее непослушание их ждет расстрел, для остального населения страны была бесспорная вероятность более длительной смерти: в лагере или от голода. Без этой третьей и основной опоры Ленина и Сталина ни бюрократический, ни партийный аппарат мало-мальски эффективно и принося пользу стране работать, конечно, не могли (об этом убедительно, анализируя книги Хаека, потом напишет Григорий Померанц).

В 1953-54 годах еще почти сохраняя верность советским святкам Хрущев и Маленков могли вернуться к столь же зловещей как и Ленин фигуре Якова Свердлова, который все же был главой первого, эфемерного уже тогда, но все же якобы избираемого якобы парламента – Всероссийского центрального исполнительного комитета советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (ВЦИК).

Если бы Маленкову или Хрущеву пришло в голову (и у них оказалась бы такая возможность) стать во главе Верховного Совета СССР и постепенно воссоздавать (точнее, конечно, создавать) реальный властный механизм, основанный на избирательной системе и представительстве всего населения страны, то им, во-первых, не нужно было бы создавать полуфантастических легенд (вроде «возвращения к ленинским нормам партийной жизни», революционной романтики и героического единства советского народа в Великой отечественной войне) для оправдания легитимности новой власти, а с другой стороны был бы создан взамен уничтоженного механизма террора реально действующий аппарат прямой связи и заинтересованности государственного управления с результатами не только реформ, но и всего функционирования государства. Но на это ни Маленков, почему я и не думаю, что его реформы — возможно, менее экстравагантные и более цивилизованные — благодаря лучшему образованию и его и его жены — директора Энергетического института, что при авторитарном правлении имеет значение — оказались бы более удачными, ни Хрущев, воспитанные Сталиным, тогда просто не были способны. Лишь в конце правления Хрущева ему приходят в голову подобные политические преобразования, но у него уже нет ни времени, ни возможности их реализовать.

Впрочем, в самом начале политической борьбе за власть был эпизод, позволяющий задуматься об этом. При Сталине оклады секретарей, скажем, райкомов партии и председателей райисполкомов формально были равны, что делало бы равно заинтересованными чиновников для карьеры в этих структурах. Но партийная номенклатура ежемесячно получала конверты с суммами во много раз превосходящими официальный заработок, а сотрудники исполкомов — нет, что соответствовало и объему реальной власти у тех и других. Маленков отменил выдачу конвертов, упразднил спецраспределители, спецсанатории и таким образом уровнял в материальном обеспечении партийных и советских чиновников, понизив уровень одних и автоматически повысив — других. Есть даже неясные упоминания о том, что и комсомол в это время едва не подвергся основательной реконструкции и чуть ли не роспуску. Так Шелепин на XXIII съезде заявил:

– Он (Маленков — С.Г.) на протяжении ряда лет мешал занять комсомолу достойное место в стране.

Но для борьбы с партийным аппаратом, да еще возглавляемым Хрущевым, Маленков был слишком слабым лидером.

Хрущев стал «первым секретарем» ЦК КПСС. Тут же, чтобы быть уверенным в единогласной поддержке на Пленумах любого своего предложения из партийной кассы выплатил всем аппаратчикам с избытком те суммы, которые они потеряли из-за Маленкова. В комсомол в конце 1953 года был произведен экстраординарный набор и значение его восстановилось, если даже не усилилось. Началось и массированные замены сторонниками Хрущева прежних секретарей обкомов КПСС и руководителей компартий союзных республик, то есть членов ЦК КПСС.

Таким образом Хрущев не только усилил свои позиции в партийном руководстве, но вновь вернул к осени 1953 года партийной бюрократии утерянное было ненадолго после смерти Сталина преобладающее значение в руководстве по всей стране и уверенность в себе.

Пока же Хрущев не просто руководит худшей по потенциальным возможностям структурой, как опорой для своей власти чем Маленков, но и в одной из своих важных реформ — освоении целинных и залежных земель выбирает не хозяйственные, а сталинские агитационно-принудительные формы ее реализации. Как когда-то на Магнитку и на «великие стройки коммунизма» комсомол призывает молодежь ехать в голые степи Казахстана и Западной Сибири. Туда же отправляют и досрочно освобожденных из лагерей заключенных. И Хрущеву кажется, что эти приемы 30-х годов по-прежнему работают.

Они и сработали кое как в последний раз, память о Сталине была еще очень жива. Это было последнее наряду с практическим уничтожением страха перед спецслужбами всеобщего голода и нищеты обращение Хрущева к сталинским методам хозяйствования. Конечно, будут еще и строительство БАМа (Байкало-амурской магистрали) и сооружение Братской ГЭС, но там уже наряду с идеологическими призывами будут в первую очередь работать экономические стимулы — высокие заработки, внеочередные квартиры и т. д. И дальше Хрущеву для всех его сельскохозяйственных и промышленных реформ понадобятся подлинно хозяйственные механизмы, реальные деньги для капиталовложений, а всего этого у него в достаточной степени не окажется.

Возвращаясь к освоению целинных и залежных земель, конечно, можно вспомнить довод Сергея Хрущева о том, как и в Соединенных Штатах первые поселенцы оставляли брошенными и зараставшими лесом свои первоначальные земли в низкоурожайных регионах северо-востока и устремились на гигантские и высокопродуктивные степи юго-востока, где и было создано наиболее значительное в мире сельское хозяйство. И Хрущев поступил по-американски, в соответствии с требованиями ХХ века, начав освоение степей Западной Сибири и Казахстана.

Сравнение Сергея Хрущева было бы вполне правильным, но забыта одна подробность — в США осваивали гигантские просторы Айовы предприимчивые фермеры, а не бюрократический аппарат правительства Соединенных Штатов. В Советском Союзе целинники были не фермерами, а низкооплачиваемыми и испытывающими множество лишений рабами партийного руководства на этих благодатных и сложных землях. Промежуточного звена заинтересованных в своем урожае и доходах фермеров в СССР не было. Когда катастрофичность этой нехватки стала очевидной — Хрущев дал свободу от партийного руководства лишь одному директору целинного совхоза — Худенко. Тот сразу же показал блестящие результаты: и в урожайности и в доходности своих хозяйств. Но для использования этого реального опыта надо было ломать всю партийно-административную сталинскую систему управления сельским хозяйством, а не прибегать к паллиативным и противоречивым судорожным миниреформам. Наградить Худенко Хрущев мог и сумел, для него, действительно, хлеб был важнее, чем партийные догмы, но сломать вырастивший его аппарат уже не успел.

В рамках же социалистического хозяйствования и даже позднейших хрущевских замыслов реформы Маленкова, вероятно, оказались бы более успешными в долговременной перспективе, как и предполагает Сергей Хрущев, чем гигантские планы Хрущева. Традиционные сельскохозяйственные области российского нечерноземья с населением еще не вполне утерявшим крестьянские навыки, поддержанные либеральными, направленными на рост приусадебных участков, использование новой техники, которую много лет отправляли только на целину, молодежью, которая впервые увидела бы возможность относительно приличных заработков у себя дома, а после 1960 года уже и химическими удобрениями. Все это, конечно, не должно было отрицать и освоения земель Западной Сибири и Казахстана, но в меньших размерах, постепенно, как это делал Столыпин и не разоряя исконные русские области, которые в отличие от американского востока, были носителями древней культуры и столетних русских традиций и уже поэтому нуждались в поддержке и сохранении. Вместо этого отданное в абсолютное управление советским партийным чиновникам русская деревня продолжала разбегаться и вымирать. Когда через пять лет Хрущев спохватился ничего существенно поправить он уже не смог. Сын его пишет в книге «Реформатор»:

 «Отец полагал, что (нечерноземье — С.Г.) получив волю (то есть отказ от обязательных поставок зерна государству), регионы перепрофилируются, остающееся в их распоряжении зерно пустят на откорм скота, на освободившихся землях займутся овощеводством. Не тут-то было! Местные начальники действовали по принципу: сверху не требуют, так и нам оно ни к чему. Зерноводство забросили, поля начали зарастать бурьяном и кустарником. В результате ни зерна, ни мяса, ни овощей.

Посевы высокодоходной, не требующей особого труда гречихи в Российской Федерации по сравнению с 56 годом снизились в два раза, а заготовки — в три. Нет ее в плане и никто не захотел с ней возиться.

 То же — с зерном, мясом, молоком по всей стране».

Впрочем, юг Украины, Кубань, целинные земли, где обязательные поставки зерна государству для колхозов и совхозов никто не отменял, давали понемногу все растущее количество зерна государству, хотя и гораздо меньше, чем рассчитывал Хрущев. Главное, его не хватало в стране, за хлебом то и дело выстраивались очереди в магазинах. Героическая попытка Хрущева сделать раздачу хлеба бесплатной, как соль и горчицу, в общественных столовых, чтобы быть уверенным, что остро голодающих в стране нет, продолжалась чуть более года. Причина была очевидна и коренилась она в советской системе.

Местные начальники, конечно, считали, что им ничего кроме гладких отчетов не надо, но люди попроще как только понизили (а потом и вовсе отменили) налог на домашнюю живность, и коров и свиней заводить тут же стали в домашних стойлах. И на рынках мясо появилось. И польза от столь рекламируемой Хрущевым кукурузы, конечно, была — хоть какие-то корма для скота появились. Но скот был у крестьян, а силос — в колхозе и ни за какие деньги не продавался. Зато продавался уже выпеченный и сохранивший сталинские продажные цены (когда закупочные были в десять раз ниже) в магазинах хлеб. Цену на него по социальным причинам Хрущев поднять не мог, откармливать скотину уже готовым хлебом стало выгодно и его закупали мешками. А вот для растущего числа и советских людей и откармливаемого скота готового хлеба, конечно, не хватало.

Но все это стало вполне очевидным гораздо позже, а в 1954 году на заседании секретариата ЦК КПСС Хрущев говорит, что «мы — ленинцы, мы — сталинцы» (к этому заседанию с первым разгромом «Нового мира» мы еще вернемся), а в Воронежский обком КПСС, как пишут в книге «Власть и оппозиция» шесть ее авторов, приходит очень любопытное коллективное, анонимное письмо (по-видимому, никто из его авторов не был обнаружен и арестован). Повторим цитаты из него использованные в монографии, сохраняя комментарии авторов книги:

«Не подумайте только, тов. секретарь, что мы антисоветские люди, нет! Один из нас еще в гражданскую войну с оружием в руках завоевывал Советскую власть, один имеет три ранения и пролил кровь во вторую империалистическую войну за Сов. власть, третий тоже имеет контузию в этой войне. Так что в этом не сомневайтесь…”. Такая оговорка в самом начале послания не была случайной. Уж больно резко высказывались его авторы. Видно накипело: “Наша страна с каждым годом идет не вперед, а назад. Возьмите наш Воронеж – рабочему классу живется сейчас труднее, чем год назад. Ведь в магазинах кроме хлеба ничего нет. Сахар появился на 3-4 мес. и исчез, мяса нет, масла нет, да и вообще по государственным ценам ничего не достанешь, а покупать все на базаре, получая 600-700 руб. в месяц и имея семью 5-6 чел., – это просто, что ничего. Ведь масло на базаре 35 руб., кил. сахара 16руб.,мясо- 18руб…”. Не лучше, по мнению авторов письма, было и положение в деревне – нищета и убогость, как во времена Некрасова: “Мы во время войны побывали за границей, видели быт немецкого крестьянина, австрийского, чехословацкого, мы по быту от них отстали на 100 лет и с периода коллективизации… почти нисколько не выросли”. Заверяя, что они вовсе не думают о роспуске колхозов (тоже характерная оговорка — С.Г.), они высказывали мнение, что “политика партии и правительства в этом вопросе несколько неправильная” и что неплохо бы дать “послабления и уступки крестьянству” – вроде тех, что в 20-х годах позволили ему “быстро восстановить сельское хозяйство…”.

Воронежские анонимы считали необходимым провести также административную реформу, сократить число районов и сам районный аппарат, взяв за образец старую, дореволюционную волость, объединявшую от 18 до 25 деревень и обслуживаемую старшиной, волостным писарем, мировым судьей, приставом (одним на две-три волости) и двумя-тремя стражниками, а не 150-200 человек, как сейчас в районе. Считали они чрезмерной и численность многомиллионной армии: “Эти люди тоже являются только пожирающими, но ничего не производящими. Средства на армию идут большие. Надо тоже пересмотреть и этот вопрос так же, как пересмотрел его тов. Фрунзе в 1924 г…”

 Коснулись авторы и вопросов пропаганды. “Ведь что теперь передается по радио, многие не верят. Поверят только тогда, когда это каждый почувствует на своей шкуре, а этого пока нет и не видно… Надоело уже слушать по радио одно и то же и по международному положению… Это по-видимому делается для того, чтобы все время наш народ держать в напряженном положении, чтобы он меньше думал о своем экономическом положении…”.

 Все это, делался вывод, плохо отражается на морально-политическом настроении большой части рабочих: “Ведь вы не знаете, что говорят рабочие. А говорят иногда очень не в нашу пользу. Иногда говорят так: вот только бы скорее война и получить оружие в руки… Ну, вы понимаете, что это говорят только между собой и потихоньку… Но не подумайте, что это настроение небольшой кучки. Нет, это захватывает большой процент рабочих…”».

Это любопытное письмо вызывает несколько вопросов и жаль, что они не были заданы авторами замечательной во многих отношениях монографии. Во-первых, в 1954 году, конечно, тоже были люди рисковые, но те, кто пишут об известном им «большом проценте рабочих» готовых с оружием в руках бороться с советской властью, не могут не допускать, что уже на следующий день весь Воронеж будет перерыт пусть и сокращенными (о чем они не знают) МВД и КГБ сначала в поисках их самих, а потом и тех «рабочих», о которых они пишут. В 1954 году, хотя и не так систематично, как раньше, людей сажали на много лет и за менее радикальные тексты. Представляю себе, что осталось бы от Воронежа после приезда туда генерала Серова. Впрочем, в 1954 году все это могло быть, а могло и не быть. Никаких следов оперативной работы как будто бы нет, а письмо «воронежских анонимов» спокойно изучается в ЦК КПСС, а потом попадает в его архив.

По этому поводу можно даже сделать предположение, основанное на недавней и близкой Хрущеву истории, что Хрущев сам был автором письма. За пять лет до этого, в 1949 году возвращение Хрущева с Украины в Москву состоялось после получения Сталиным какого-то странного, тоже анонимного письма о том, что все руководство Московского горкома и обкома КПСС (тогда еще ВКП(б)),а так же и горисполкома состоит из заговорщиков, которые частью еще задумали, частью уже осуществляют планы по захвату власти в стране и отстранению ныне действующего руководства. Письмо это Сталин членам Политбюро не показал, сказал, что у него и раньше была об этом информация, но секретаря горкома Попова тут же заменил Хрущевым и не расстрелял (как фигурантов «ленинградского дела») лишь потому, что Хрущев, как и все члены Политбюро, не смевший спорить со Сталиным, все же сказал, что Попов, конечно, допустил серьезные ошибки, но он не враг партии и государства. По мнению многих историков письмо, полученное и процитированное Сталиным, если и существовало в действительности, то было написано по его собственному заказу (может быть даже Поскребышевым), когда он решил сменить руководство в Москве. Похоже, что в этом были уверены и члены политбюро и сам Хрущев, неожиданно оказавшийся в Москве.

Процитированное письмо «воронежских анонимов» имеет, кроме концовки две любопытные особенности. Во-первых, оно точно перечисляет все те основные направления, в которых в течении последующих десяти лет шли реформы Хрущева, во-вторых, все те примеры, которые они приводят: об обнищании деревни в сравнении с дореволюционным временем, об отставании от европейского уровня жизни, о достаточности, как до революции, одного урядника на волость и сокращения аппарата государственного управления, избыточности армии, странным образом совпадают с воспоминаниями и даже репликами самого Хрущева, когда он отвлекался от написанных текстов и начинал говорить «от себя».

Конечно, можно предположить и общность здравого смысла «воронежских анонимов» и самого Хрущева, но важным в этом предположении является лишь то, что летом 1954 года у Хрущева уже был вполне сформировавшийся план государственных реформ в Советском Союзе, ради которого ему надо было торопиться и для реализации которого он на очень многое был готов. К несчастью, результаты его проверки, если и впрямь письмо было написано с этой целью, оказались крайне неудовлетворительными. Оказалось, что преодолеть сталинское воспитание советских лидеров здравый смысл не может, даже под угрозой вооруженного восстания. Ни одного, кроме Маленкова, которого он воспринимал лишь, как опасного соперника, союзника в Президиуме ЦК Хрущев себе не нашел (даже Микоян стал его союзником позже, когда выяснилось, что у реформ Маленкова не остается реальных перспектив). К тому же Хрущев понял, что свои планы во всей их цельности и комплексе надо держать при себе, к чему человеку прошедшему школу 30-40-х годов было не привыкать.

Итак, если предположить, что письмо «воронежских анонимов» являлось почти исчерпывающим списком реформ планируемых Хрущевым уже в начале 1954 года, то к начатой компании по освобождению из лагерей, реабилитации выживших и погибших и решительному сокращению и спецслужб в СССР и милиции прибавились в уже описанный нами первоначальный период:

• – повышение жизненного уровня сельского населения страны и продуктивности сельского хозяйства,
• – довольно решительный отказ от демагогии в международных отношениях, от постоянно провоцируемого напряжения в стране объясняемого мифическими угрозами из-за рубежа,

а так же предстоящие:

• – административная реформа, сокращение управленческого аппарата,
• – повышение уровня жизни городского населения,
• – резкое сокращение численности армии и за счет этого экономия средств необходимых сельскому хозяйству и промышленности;
• – кардинальное изменение общественно-политической атмосферы в стране, состояния культуры, средств массовой информации, расширение открытости, смягчение всеобщей секретности внутри страны и стремление хоть в какой-то степени показать Советский Союз окружающему миру, а советским гражданам — неведомый зарубежный мир («если у нас рай, почему же мы прячем его за колючей проволокой», – говорит Хрущев).

Десять лет Хрущев будет двигаться по пути указанному «воронежскими анонимами», сперва с заметными успехами, чем дальше, тем с все более явными поражениями, сути которых он не понимает и лишь в конце правления придет (в ходе собственного замечательного внутреннего развития) к попытке гораздо более решительных реформ в Советском Союзе. Но это уже будет поздно, ему (как и Александру II) не дадут их осуществить. Пока же борьбу за единоличное руководство основной — партийной ветвью власти Хрущев ведет используя лучшие сталинские образцы кремлевских интриг.

Сперва, конечно, Молотов (при последующей поддержке Хрущева) критикует Маленкова за утверждение на предвыборном ( в Верховный Совет в марте 1954 года) о том, что «холодная война» является вовсе не альтернативой новой мировой войне ибо как раз ее практически и готовит, и что третья мировая война означает гибель мировой цивилизации. Хрущев, вероятно, на самом деле уже думает так же, как Маленков, который как и с сельским хозяйством его явно опережает, но вытеснение Маленкова из руководства страны, из положения лидера перемен для Хрущева важнее чем разумность политической позиции. Уже на сессии Верховного Совета 20 апреля 1954 Хрущев обсуждая вопрос о бюджете, как бы ненароком поддерживает Молотова и его сталинскую готовность к новой войне. Заявление Хрущева прямо не соответствовавшее его же реальной политике в ближайшее десятилетие, более близкой к позиции Маленкова, тем не менее было вполне категоричным:

– Если империалисты попытаются развязать новую войну, то она кончится крахом всей капиталистической системы.

В советской печати сперва фамилию Маленкова перестают называть первой в списке руководителей страны и для начала перечисление идет по алфавиту. В ряде докладов в партийных организациях о политическом положении в стране уже звучат критические упоминания в одном месте о Молотове, в другом — о Маленкове, и только после уже упоминавшегося январского пленума 1955 года ЦК КПСС «освободившего» Маленкова от должности председателя Совета Министров за ряд «политических ошибок», а на партийных собраниях начали (уже их участники, а не присылаемые докладчики) защищать Маленкова от огульных обвинений.

Всего через полгода 12 июня 1955 года Хрущев резко выступил (в связи с югославскими переговорами) против своего главного союзника в отставке Маленкова — Вячеслава Молотова. На этот раз это была не чистая демагогия, как в случае с Маленковым, а отражение формирующейся новой международной политики Никиты Хрущева. Хотя критиковали Молотова за «отказ от ленинской политики откалывания от империалистического лагеря неустойчивых и колеблющихся сил», но в основе было и нежелание Хрущева продолжать бесплодную идеологическую тяжбу, и стремление к созданию более мирной атмосферы вокруг Советского Союза и даже интерес к югославским хозяйственным реформам. На пленуме все поддержали Хрущева и скоро Молотов лишился поста министра иностранных дел. Но оба оставались членами Президиума ЦК КПСС.

Только добившись этих бесспорных успехов в кремлевской подковерной борьбе Хрущев смог начать подготовку к своему выступлению на ХХ съезде партии. Не только Хрущев, но и наиболее чуткая и информированная часть советского общества остро ощущали необходимость новых решительных шагов в решительном уходе от сталинского режима. На июньском пленуме 1955 года Твардовский, присутствовавший как член ЦК КПСС, даже не заметил критики Молотова, но записал в дневнике:

«Три дня — доклад и прения о промышленности. Все смело, правдиво, даже с перехлопом в отношении отставания от США, неиспользования наших социалистических возможностей, неумелости, некультурности… но все кажется, что частности все верны, а общего ключа ко всему вроде как нет».

Этим «общим ключом» для Хрущева и страны стал знаменитый доклад на ХХ съезде. Написано о нем так много, да и о подготовке к нему тоже достаточно, что повторять все нет смысла. 30 декабря 1955 года комиссия в составе Петра Поспелова, Павла Комарова, Аверкия Аристова и Николая Шверника после изучения значительной части сохранившихся документов представила Президиуму ЦК КПСС доклад о репрессиях в отношении партийного аппарата в 1937-40 годах. Собранные вместе материалы поразили членов Президиума. Все они знали лишь о тех репрессиях, в которых принимали участие сами. При этом существенным для понимания достигнутого Хрущевым влияния было то, что всего за два года до этого Хрущев смог добиться от Президиума ЦК лишь согласия не публиковать постановление о журнале «Новый мир», которое противоречило его курсу и обещанию, данному им Твардовскому. В феврале 1956 году в гораздо более серьезном для многих членов Президиума обсуждении готовившегося доклада о преступлениях Сталина (и их собственных преступлениях) когда-то наиболее влиятельные члены Президиума смогли теперь добиться от Хрущева лишь того, чтобы доклад прозвучал после завершения съезда, в дополнительный, заранее не объявленный его день и, главное, после выборов партийного руководства — они обоснованно полагали, что после доклада в руководители страны избраны не будут. Правда, выбор у них был невелик: или доклад Хрущева от собственного имени, на что он имел полное право в соответствии с уставом партии и чем он стал прямо угрожать членам Президиума, против которых доклад и будет тогда открыто направлен, или доклад от имени и по поручению всего партийного руководства.

Характерно замечание Ильи Эренбурга (в передаче его секретаря) после знакомства с докладом Хрущева:

– Этот дурак за три часа уничтожил все то, что я делал всю жизнь.

На самом деле все было не совсем так. Хрущев не мог (или не смог) выполнить совет данный ему весной 1956 года во время визита в Лондон Уинстоном Черчиллем (в передаче сына Хрущева):

- Это как преодоление пропасти. Ее можно перепрыгнуть, если достанет сил, но никому не удавалось это сделать в два приема.

Любопытно, что в августе того же 1956 года в разговоре с Джаном Пайеттой (секретарем ЦК итальянской компартии) Хрущев совсем иначе передает совет Черчилля:

- Нужно дать время народу переварить то, что вы сообщили, иначе это обернется против вас.

Хрущев, как мы знаем, решил преодолеть пропасть в два прыжка.